Царское золото

Выяснилось, что штаб савинковцев находился на квартире казначея казанского комитета партии правых эсеров Константина Винокурова по адресу Поперечная 2-й горы, дом Вишневских, кв. 3. Это тот самый адрес почтового ящика для квартирьера Леонида Розенфельд-Розанова, который записал при допросе Пинки Дзержинский. Но сам квартирьер проживал по другому адресу.

Позже Заковский докладывал Петерсу, как красноармейцы окружили двухэтажный дом на тихой улице Казани, на краю оврага. Конспирировались офицеры плохо. И это несмотря на то, что 25 мая Казанский губисполком поручил местной ЧК разработать план разоружения буржуазии. И дал полномочия на производство массовых обысков с привлечением для этой цели солдат гарнизона. А буквально за сутки до арестов, 2 июня, в Казани и губернии было объявлено военное положение, запрещались неорганизованные митинги, «скопления граждан на улицах».

Заковский вместе с Штримпфлером зашел в подпольный штаб и предъявил свой пароль. На квартире в это время находились 52-летний генерал-лейтенант Иван Попов, руководивший ячейками офицеров-монархистов, глаза и уши Савинкова в Казани поручик Василий «Ольгин» (Герцен), жена бывшего министра Временного правительства Валентина Никитина («тетя Варя»), один из лидеров местных правых эсеров Якобсон и другие члены «Союза…» — всего около 20 человек.

Ряженых чекистов встретили вежливо — предложили чай с булкой. Заковский и Штримпфлер приглашение приняли, но сели на всякий случай ближе к выходу. Гости нервничали. Чекисты заметили, что на них косятся и хозяева о чем-то перешептываются.

Вместо выполнения задачи внедриться в состав заговорщиков и узнать их секреты оперативники выхватили оружие. На шум ворвались местные сотрудники ВЧК и красноармейцы из оцепления. В результате все обитатели квартиры были арестованы.

В тот же день на своей квартире в доме Попова по Пушкинской улице был задержан и квартирьер «Союза…» Розенфельд-Розанов. При обыске у него нашли письмо со словами: «Необходимы наши руководители — штаб. Много подозрений и сильных фактов на кадет и с.-р. Осторожно политику».

У Никитиной сотрудники ВЧК обнаружили черновик письма, который она успела в этот день отправить в Москву: «Завтра свяжусь со штабом генерала Алексеева. Их здесь 600 человек. Присылайте кого-нибудь. Здесь путаница большая…Решили мы с.-р. ничего не давать, но открыто не показывать своего отношения. Необходимо здесь Бредиса (бывший командир 1 — го латышского стрелкового полка Фридрих Бриедис (Бредис) руководил контрразведкой “Союза”. — В.К.) или еще кого-нибудь из его сотрудников. По словам Лели, у вас очень плохо, но это ничего. Бог не выдаст. Все старые явки недействительны, завтра сделаю публикацию с адресом».

Но самые интересные документы были обнаружены у «Ольгина». В них содержалась часть адресов для расквартирования прибывающих боевиков, а также информация по их снабжению.

Но главное, что прочитали контрразвечики, это письмо «Ольгина» в Москву, из которого стало известно, что руководитель филиала подпольной организации Калинин начал охоту за прибывающим в Казань золотом.

Ни Калинин, ни его информатор, ни сотни членов са- винковского «Союза…», ни их оружие чекистами найдены не были. Телеграмма из Москвы, присланная за сутки до арестов в Казани и расшифрованная «тетей Варей», позволила многим членам организации, несмотря на внутренние разногласия, сменить явки и уйти от погони ВЧК. Спасся и командир вооруженных сил организации генерал-лейтенант Рычков.

Аресты предупредили Калинина о том, что чекистам теперь известен его план о захвате золота в Казани. Для обеих сторон это означало, что вместо внезапного налета впереди предстояла длительная и изнурительная борьба за контроль над хранилищем Казанского филиала Госбанка.

Чугунная ножка от печки

Логика развития событий требует пояснить, почему и как царский золотой запас неожиданно окажется под контролем иностранных легионеров. Но откуда они взялись в центре России?

14 мая 1918 года в Челябинске на железнодорожных путях встретились два эшелона с иностранцами, попавшими в плен русской армии в ходе Первой мировой войны. Согласно Брест-Литовскому мирному договору, они подлежали отправке на родину.