Царствие Хаоса

Заметив мои лезвия, драгун медлит, затем тянется к мушкетам. Я опускаюсь с высоты почти семи футов на колени, распластав лезвия по мокрой траве. Тыльные стороны моих ладоней покрыты выделанной кожей, потемневшей от дождя. Видно, как под кожей движутся латунные шестеренки, зубцы выпирают, как холмики.

Драгун приближается, так и не вынув мушкеты. Я вжимаю пальцы в землю. Елена стоит рядом.

— Крепись, Елена, — говорю я, не оборачиваясь. — Храни государево достояние.

Москва, 1707 г.

Лицо Елены — первое, что я вижу, придя в этот мир. И последнее, что когда-нибудь сотрется из моей памяти.

Не помню, как открылись мои глаза.

Отблеск ее щеки озаряет темную комнату. Безупречный овал сияет, как манящие моряков городские огни. Ее кожа сделана из фарфора. Когда она двигается, отблеск кукольного лица, подрагивая, скользит по стенам. Опираясь на деревянный стол, она что-то пишет, зажав авторучку керамическими пальцами. Невидящий взгляд черных глаз устремлен на бумагу.

В тот первый день ее рука — не более чем рука марионетки. Она скользит по бумаге, бездумно выводя буквы в темноте. Мир людей ей пока неизвестен. Под пышным платьем из дорогой ткани негромко постукивают шестеренки. Этот стук — пульс моего мира, тихий размеренный механический ритм. В воздухе разливается аромат нагретого свечного воска.

Среди пляшущих на стене теней появляется новая фигура — худой и сутулый человек. Подойдя ближе, он бережно касается меня длинными пальцами. Я склоняю голову в его сторону и моргаю, всматриваясь.

Я начинаю различать черты его лица, замечаю морщины и мешки под сияющими глазами. Плотно, до белизны, сжатые губы, бороду с проседью. Конечности ритмично подрагивают в такт биению сердца в щуплой груди.

Позже я узнаю, что человека зовут Фьовани. Он мой отец. Это слово наиболее точно описывает его роль в моем появлении на свет.

Затаив дыхание, он удивленно меня разглядывает.

— Privet, — говорю я. Человек падает без чувств.

Не раздумывая, я выбрасываю руку вперед и хватаю его за плечо. Его ресницы подрагивают, голова безвольно падает, как приспущенный парус. Я впервые вижу то, что должно называться моей кистью руки. Конструкция из латунных стержней, покрытая эластичной телячьей кожей. Только сейчас приходит понимание, что в этом мире я всего лишь вещь. Не такая, как кукла с авторучкой, которая осознает себя не более, чем ручей, стекающий по склону. Более совершенная. Но все же не созданная из мягкой плоти, как человек передо мной.

Каким-то образом я существую. И, должен сказать, существовать довольно непривычно.

Кажется, я начинаю осмысливать, как это происходит. Снаружи находится мир, воспринимаемый посредством зрения, слуха и других органов. А где-то внутри увиденное и услышанное складывается в более мелкую и простую картину мира, который в действительности крайне сложен и неизведан. Опираясь на эту упрощенную картину, я принимаю решения.

Например, решаю поймать отца за плечо.

Старик медленно оседает, удерживаемый моими металлическими пальцами. Он роняет подбородок на грудь; лицо закрывают пряди седеющих каштановых волос. Я спас его от падения на острые инструменты, разбросанные у моих ног. Комната с низким потолком — мастерская — освещена множеством свечей. Над головой нависают грубо отесанные деревянные балки, дальний конец комнаты утопает во мраке. На многочисленных столах разбросаны куски металла, веревки, деревянные миски с неизвестным варевом, грязные ложки, всевозможные пузырьки и пробирки.

Каким-то образом я знаю эту мастерскую.

Посреди этого хаоса виднеются незавершенные части тела. Массивные торсы с ребрами из китового уса, начиненные шестеренками и резиновыми венами из гуммиластика. Не то мастерская, не то утроба.

Я сажусь и бережно укладываю старика на пустую конторку.

Теперь я вижу, что лежу на длинном деревянном столе. Кукольная девочка слепо улыбается в темноте, строча свое послание. Ручка громко царапает жесткую бумагу.

Мы с ней состоим в родстве.

Мое тело подобно мужскому. Длинные смуглые ноги, покрытые сотнями тускло мерцающих заклепок. Вместо кожи — полоски кованного серо-золотистого металла, закрепленного на массивном каркасе. Сквозь прорези на верхней части бедер видно сплетенные металлические тросы, туго натянутые на зубчатых колесах.

Каждое мое движение сопровождает механический стук.

— Привет? — бормочет старик. — Сын мой?

Узловатые пальцы обхватывают мое запястье. Я ощущаю слабое тепло его ладоней. Чувствую теплую кровь, несущую по жилам жизненную энергию. У него другая кожа. Другое сердце. Во мне нет крови. Я не похож на отца. Он человек, а я — нечто иное.

— Так ты ожил? — восклицает он. — Наконец-то.

— Кто ты? — Я отпускаю его плечи.

— Я Фьованти Фавури Романти Чимини, но можешь называть меня Фаво. Я последний механик царя Петра Алексеевича. Знаток древнего искусства автоматов и блюститель его наследия. Преемник великих алхимиков, опередивших свою эпоху. Хранитель тайн прошлого и будущего. И, если верить жене государя, императрице Екатерине Алексеевне, сам дьявол.

— Последний механик?