Царствие Снегиря

Сидит и пьет кофе, сваренный его денщиком ротенфюрером Гюнше. Злые языки говорили, что, переведя рядового связиста Оскара Гюнше в денщики, Курт тем самым бросил вызов всем фанатичным наци. Ведь кому не известно, что в адъютантах у фюрера бессменно с сорокового года служит однофамилец его денщика – майор СС Отто Гюнше… Такие демарши впрочем стали возможны только после открытого неповиновения уже обезумевшему фюреру их командира танковой армии оберстгруппенфюрера Зеппа Дитриха, когда в ответ на очередной истерический приказ Гитлера – оставшимися в трех дивизиях шестьюдесятью танками штурмовать и опрокинуть в Одер армию генерала Баграмяна с ее по крайней мере – пятьюстами танками – Зепп велел всем офицерам срезать с кителей ленточки "Лейбштандарт", сложил их в ночной горшок и отослал в ставку.

– Ну что, Пфайпфер, плохи дела? – спросил Курт, прихлебывая кофе из тонкого немецкого фаянса.

– Плохо… Надо решаться, Курт.

Дела и действительно были – хуже некуда. В штабе шестой танковой армии, откуда только что с пакетом приехал бригадефюрер Иоахим Пфайпфер, сквозь слезы шутили, что она потому и шестая потому что в ней осталось всего шесть танков. А с юга и с востока на них наседали по крайней мере девять полнокровных советских дивизий, из которых три были танковые, имеющие по сто пятьдесят единиц брони в каждой. И это при полном господстве русских в воздухе.

– А что у нас на Западе? – не прекращая отхлебывать кофе спросил Курт.

– До американцев триста километров, – ответил Пфайпфер.

Курт склонился над картой. Он закурил и стал пальцем водить по трехкилометровой карте, повторяя все изгибы дороги, по которой, как уже понял Пфайпфер – им теперь предстояло идти на Запад, чтобы сдаться американцам.

– Нам ничего не остается, Иоахим! Нас раздавили. Нас не победили, а по-азиатски завалили трупами своих азиатских солдат. Нас просто придавили к стене.

– Никто тебя не осудит, Курт, ты только отдай приказ.

– Приказ будет завтра утром, а пока – пускай они отдохнут.

Майер допил кофе, резко поднялся из-за заваленного оперативными картами стола и перешагивая через тела спящих солдат, вышел наружу. Приложив ко лбу ладонь, он посмотрел вверх.

Там в еще холодном, но бесконечно голубом мартовском небе, высоко – высоко, так высоко, что до земли не доносился даже рокот моторов, бесшумно оставляя за собой инверсионный след, на их с Пфайпфером Германию летели эскадры американских крепостей. Одна за другой. Они шли волнами, по пятьдесят машин в каждой эскадре.

И каждая крепость В-17 несла в своих бомболюках по пятнадцать тонн смерти.

– Будьте вы прокляты, – прошептал Курт Майер, может впервые в своей в общем недолгой жизни о чем то пожалев.

5.

Процесс над Гробачевым подходил к концу. Этот гласный, показываемый на весь мир по системе интервидения процесс за полтора года почти ежедневных слушаний превратился в некое подобие развлекательного зрелища, в подобие нескончаемого телевизионного сериала… Однако, уже был виден конец, потому как защита допрашивала своих последних свидетелей, и завтра-послезавтра присяжные должны были вынести свой вердикт.

Вообще, Бельцинский процесс, к удивлению Маринки завершился куда как быстрее Гробачевского. Всего за шесть месяцев суд выслушал четыре сотни свидетелей, среди которых были и главы государств, и бывшие премьеры правительства, и высшие военачальники, суд внимательно рассмотрел около пятисот документов, под которыми стояла личная подпись Первого Президента… И постановил "признать виновным", а так же приговорил его к смертной казни. Теперь, в отдельной камере Матросской Тишины Бельцин дожидался окончания процесса над Гробачевым. В народе говорили, что их повесят вместе – в один день и именно на Красной площади.

А Маринка тем временем ехала к Бастрюкову. Поезд шел до Челябинска почти двое суток. Потом в пустом прохладном зале ожидания автовокзала – оазисе тишины и покоя среди невыносимо пыльной и душной жары Челябинска, она почти двенадцать часов ждала автобуса на Кулым. Пересмотрела все иллюстрированные журналы с портретами Петрова на глянцевых обложках, семь раз пила чай в уютном буфете, и вот она уже подъезжает…

– Исправлаг. Кому сходить, сейчас будет исправлаг, – проквакал в микрофон водитель автобуса.

Большой блестящий мерседес плавно и мягко затормозил прямо в поле. Марина вышла в бесшумно открывшийся проем двери, и поставив чемоданчик на асфальт, недоуменно огляделась вокруг.

– Какая жара! И какая пыль, – невольно пробормотала она, выйдя из пространства автобусного салона, где компьютер и кондиционер поддерживали приятные организму "плюс восемнадцать".

– И как он бедный здесь в такую жару?

Она заметила на остановке указатель: "Учреждение 41-246" – 1,5 км.

– Не так и далеко, – шепнула сама себе Марина и подхватив чемоданчик, зацокала каблучками по асфальту. Потом по мере того, как тропинка стала обычной для деревни – грунтовой, стук каблучков прекратился, она шла и шла, перебрасывая тяжелый чемоданчик с гостинцами из руки в руку, шла и не останавливалась.

– Только б пустили сегодня и без проволочек, только б сегодня.