Царство. 1955–1957

— Давай, — выдавил Сталин и, завалившись на соседний стул, оказался за столом. Голова у него гудела, он с трудом различал собеседников, стараясь сосредоточиться на девушке напротив. Она спала, облокотившись на стол и положив голову на руки.

— Как звать ее, Тая, Майя? Забыл!

— Марина, — подсказал капитан третьего ранга.

— Мариночка! — заулыбался Сталин-младший.

Капитан слегка потряс девушку:

— Маринка, вставай!

Она не реагировала.

— Хочу ее! — простонал Василий Иосифович.

— Так кто мешает! — отозвался щуплый грузин.

— Не здесь же!

— Сейчас отнесем ее в вашу спальню.

— И разденьте, ладно?

— Разденем! — хмыкнул грузин. — С таким человеком общаться будет!

Грузин с моряком подхватили спящую и понесли в комнату.

— А может, и мы ее тоже — того? — ухмыляясь, сощурился капитан.

— Офонарел?! Она сталинская! — грозно выдавил подручный.

Мужчины уложили Марину на постель и принялись раздевать. Последние несколько лет Василия Сталина совершенно не смущало, есть ли у понравившейся ему женщины муж или любимый человек. Без разговоров уводил с собой, если надо, то и силой, и держал взаперти до тех пор, пока пленница на все не соглашалась, правда, никогда женщин не бил, не обижал. Вернувшись из заключения, Василий вообразил себя снова тем же властным, способным управлять миром командиром. Казалось, ему снова все дозволено, его снова боятся, любят, обожествляют. Сколько их было, обожающих его женщин — сто, двести? Неважно. Сейчас ему хотелось эту, а потом — в Кремль, учинить разнос папиным холуям, поднять на дыбы страну!

У телефона был Молотов.

— С Новым годом, Никита Сергеевич!

— С Новым годом, Вячеслав Михайлович!

— Ты в курсе, что в «Барвихе» творится?

— Знаю, — отозвался Хрущев. — Васька нажрался.

— Нажрался?! — взвизгнул Молотов. — Он ведет антисоветские разговоры! Призывает к мятежу! Ты, Никита Сергеевич, на себя ответственность брал, а дело чем обернулось? Вопиющее предательство! Я тебя поддержал, а теперь — уволь, отправляй Ваську назад. Сажай его, Никита Сергеевич, иначе мы с тобой поссоримся!

Решение о смещении Маленкова с поста председателя Совета министров еще не было опубликовано, и хотя вопрос этот, казалось, был решен, однако все могло поменяться с точностью до наоборот, особенно теперь.

— Я виноват, Вячеслав Михайлович! — уступил Хрущев. — Думал, исправился парень, осознал.

— Горбатого могила исправит! — желчно выговорил министр иностранных дел и, не прощаясь, кинул трубку.

Никита Сергеевич с минуту сидел, не шевелясь, потом взял телефон и соединился с Серовым.

— Грузин, баб и гостей выпроводили. Василию делают капельницу, он притих, испугался, — доложил председатель Комитета государственной безопасности. — Девушка заявление об изнасиловании писать не стала. С каждого участника застолья взяли объяснение.

— Вот что, — перебил Хрущев, — вези, Ваня, Ваську назад.

— Куда назад? — не понял Серов.

— Куда-куда, в тюрьму!

9 января 1955 года, воскресенье

— Подайте-ка мне иконки! — протянула ладошки Марфа.

— Все, матушка?

— Все.

Иконки были простенькие, бумажные, одна лишь старенькая, в затертом медном окладе — Николай Угодник. Марфа раскладывала их на постели, перебирала, так и засыпала среди икон. Утром иконы оказывались на прежнем месте, в уголке, где горела лампадка.

— Кто их туда ставит? — удивлялась помощница.

— Живые они! — объясняла Марфа.

Целовала ей руку Надя.

— Храни тебя Бог, матушка!

— Храни всех нас!

Марфа молилась неустанно, могла забыть покушать, про все забыть, так велика была ее молитва. Очень радовалась она, когда на подоконник садились птицы, сразу поворачивала в их сторону свою незрячую голову.

— Голубушки разгуливают! — улыбалась Марфуша, словно видела их.

Поест, а крошки соберет для пернатых, потому на узеньком подоконнике постоянно ворковали сизые голуби.

Ходила Марфа плохо, шажок, другой и садилась — ноги не держали. Слабые ножки, маленькие, тоненькие, словно детские, такие же ручки и уже ничего не видящие, всегда закрытые глаза. Зато когда молилась — словно расцветала, преображалась, становилась как будто больше — все вокруг накрывала идущая из самого ее сердца молитва. Великая сила жила в этом плохоньком недоразвитом теле.

Отец Василий смотрел на Марфу и не понимал: как женщина-инвалид может так усердно молиться? Глядя на нее, и он, священник со стажем, начал молиться прилежней. Теперь Василий не скороговоркой выплескивал перед прихожанами проповеди, а каждое слово произносил отчетливо, емко, точно переживая его, и говорить он стал тише, как Марфа, но слова сделались доходчивыми, осмысленными, нужными людям, — а все ведь, глядя на нее, несчастную!

Не уставала Марфа беспрестанно осенять себя крестным знамением, отбивать Господу земные поклоны и просить, не переставая просить помощи для всех, кто нуждался, для хороших людей и для плохих, ведь плохим жить куда тягостнее.