Царство флоры

Воронцово поразило Катю до глубины души. «Царство Флоры»… Это и правда было царство. Впечатлением этим Катя не хотела делиться даже с Колосовым.

Город, расположенный совсем близко, за автотрассой, здесь представлялся каким-то фантомом, смурным миражом. О нем, обо всех его улицах, проспектах и бульварах – Большой Никитской, Гоголевском, Кутузовском, Новом Арбате, Тверской и Мытной – здесь забывалось напрочь. Здесь хотелось закрыть глаза и вдохнуть полной грудью удивительный, полузабытый, древний аромат. А потом широко открыть глаза и удивиться, впасть в телячий восторг от красоты и щедрости этого мира.

Охапки свежесрезанных белых лилий на струганом столе…

Темный можжевельник.

Шпалеры вьющихся роз с мерцающими в зелени бутонами.

Жужжание пчел.

Птаха, поющая в зарослях жасмина.

Поля до самого леса, подобные радуге, целые поля цветов – красных, желтых, синих, пурпурных.

А еще вычурные, нездешние очертания за зеркальными, отмытыми стеклами оранжерей – орхидеи, амариллисы, лианы, пальмы и сотни других созданий, названий которых не запомнить никогда…

Все это было так не похоже на привычный, пусть и милый сердцу подмосковный пейзаж – поля, леса, луга и перелески, однообразный, щемящий своим простором и русской тоской. Здесь тоже был простор, но иной – рукотворный, не скучно упорядоченный, а созданный в полном согласии с гармонией и с чем-то еще, чему Катя тоже не знала названия, но что так хотела бы узнать, понять.

Впервые она подумала о Балмашове с ужасом. Как? Как вообще могло случиться, что, имея вот это, создав это с нуля, с голой, запущенной, заросшей сорняками земли, можно творить то, что они пытались расследовать, раскрыть? Как, живя и работая в таком месте, можно убивать? Как вообще возможно проводить какие-то параллели между этим, насквозь пропитанным красотой миром цветов и миром крови, смерти, страданий, боли?

Она сравнивала Балмашова с другими «серийниками». Искала сходство. Метод совершения убийств, выбор жертв – нет, здесь сходства не было. Но одна, самая главная деталь…

Картина… Катя вспомнила дело Удава – Сергея Головкина, пожалуй, самого страшного и самого загадочного «серийника». Вспомнила, как сидела в одном из кабинетов розыска в министерстве, беря интервью у тех, кто когда-то непосредственно занимался этим делом. Розыском пропавших мальчиков, которых находили растерзанными, садистски изуродованными в подмосковных лесах. Сыщики позволили ей заглянуть в оперативный альбом. И она увидела своими глазами фотографии места, где жил и работал Удав – окруженный заливными лугами и березовыми рощами знаменитый конезавод. На фотографиях на цветущих лугах паслись племенные кони. Некошеная трава была по пояс. Там цвели цветы, и мохнатые пчелы собирали с клевера свою дань. И на одном из любительских цветных снимков из личного архива, приобщенного к уголовному делу, был запечатлен всадник на породистом коне – на фоне редкого по своей красоте заката. Всадник по имени Удав. Нет, по имени – Смерть.

Были там и другие снимки – с мест убийств. Мертвые тела – окровавленные, распотрошенные, похожие на остатки звериной трапезы. Бетонный бункер, сооруженный Удавом в подполе под своим гаражом, настоящая пыточная камера, где каждому бытовому предмету находилось свое, особое «серийное» приспособление – паяльной лампе, чтобы ею выжигать на коже жертв причудливый узор, цинковым корытам, чтобы засаливать в них впрок в качестве чудовищных трофеев содранные лоскуты человеческой кожи.

Был там и снимок жилища Удава. Хотя у него была квартира, большую часть времени он проводил в общежитии на территории конезавода. Его комната, которую Катя увидела на оперативном фото, поразила ее своей чистотой и аскетичностью. Узкая, как пенал. Окно затенено кустами сирени. Кровать, письменный стол, платяной шкаф. На столе несколько фотографий под стеклом. И репродукция, вырезанная из «Огонька», и приколотая кнопками на стену так, чтобы, лежа на кровати, ее можно было видеть – просыпаясь, засыпая. Каждый день, каждое утро, каждый вечер. Репродукция картины с античным сюжетом «Бог Аполлон, сдирающий кожу с сатира Марсия». Смесь утонченного классицизма, блестящей художественной техники и садистской жестокости.

Было ли это настоящим сходством? Повторением? Рецидивом? Катя вспоминала Балмашова таким, каким увидела его у Никиты в кабинете. И сейчас эти воспоминания тоже внушали ей страх. Это было, конечно, малодушие, непростительный профессиональный сбой – бояться, но…

Бороться с собой она уже не могла. Страх медленно, но настойчиво овладевал всем ее существом. Он подавлял, но одновременно заставлял и лихорадочно думать.

Никита Колосов по возращении в главк с головой окунулся в дела. Дел было великое множество – проверить аэропорт Шереметьево, связаться с воздушной милицией, чтобы отрезать путь беглецу, если он попытается покинуть страну, согласно купленным в Эйр Франс билетам. Связаться с УВД на железнодорожном транспорте, послать ориентировку на вокзалы, на автостанции, чтобы воспрепятствовать, заблокировать путь в ближнее зарубежье – на Украину, на Кавказ. Все это были, конечно, нужные меры, однако успех они могли принести лишь при огромном везении.

А если бы Балмашов вообще не захотел никуда бежать? Что тогда?

Катя долго не уходила домой с работы в этот вечер. Смотрела альбом Пуссена. Царство, царство, царство – сплошное царство Флоры, и они – все они. Она вспомнила мертвое, изуродованное лицо Марата Голикова – окровавленное, с вытекшим глазом от пулевого ранения в упор.

Белые лилии на струганом столе…

Вспомнила Бойко-Арнольда. Расплывшиеся на его белой рубашке кровавые пятна. Искаженное болью и ужасом лицо Суслова, так и не увидевшего своего новорожденного сына. Крокус, Смилакс, Адонис… Боже, как же вообще можно их сравнивать? Этих людей и…

Она перевела взгляд на картину. Мифологический сюжет. Вообще возможно ли такое? Как это могло прийти ему, Балмашову, в голову? Но они-то с Никитой догадались, поняли, вычислили… И Фаина Пегова – действительно Нарцисс. Вот здесь, на картине, он, нет, она так жадно смотрит на свое отражение, никого не замечая вокруг. Даже богиню Флору. Катя вспомнила, как из дома Балмашова врачи «Скорой» на носилках выносили кричащую, рыдающую Флоранс. Она была растрепана, безумна. Что его заставило жениться на такой женщине? Этого они с Колосовым до сих пор не знали. Они вообще очень мало знали о нем. Тот подслушанный разговор в магазине, признание Марины в любви к нему? Но это была случайность чистой воды. Ей, Кате, просто повезло в тот раз. Крупно повезло, и они смогли провести еще одну параллель, протянуть нить, лишний раз подтвердив версию, что для Балмашова в его царстве и Марина – только лишь Кифия, Подсолнух. Да, Никита говорил, что, когда он привел ее в ресторан, у нее в руках уже был подсолнух. Это ли не знак? Это ли не доказательство? Доказательство? Нет, доказательства Колосов нашел в машине – окровавленный секатор, платок, фонарик. Не слишком ли много доказательств? Так сразу и все вдруг? А может, он все свое возил с собой, потому что уже был начеку?

Да, ведь его же допрашивали… Никита еще сказал: если не дурак, конечно, догадается. Вот он и догадался. И был настороже. А напоследок решил убить Кифию? И не смог? Ему помешали свидетели? Но кто сказал, что он не повторит своей попытки? И кто сказал, что его жертвой снова будет Кифия? Ведь на картине еще достаточно персонажей.

Катя смотрела на репродукцию картины, а вспоминала тот гобелен. Тут крови почти не заметно, Пуссен не хотел пугать зрителей, а может, не мог осквернить царство Флоры пролитой кровью. А там, на гобелене, кровь – это первое, что бросается в глаза. Что так и бьет по нервам. Кровь на цветах. Кровь и цветы. Кровь и боль. Этот вот воин Аякс, бросающийся на меч в то время, когда мы, мы все на него смотрим.

Катя отодвинула альбом. Аякс… Единственный персонаж, ассоциировать которого с кем-то из круга общения Балмашова мы пока не можем. Мы не знаем, кто это такой. Аякс – воин, герой Троянской войны. Выходит, военный? Солдат, офицер? Есть ли у Балмашова знакомые военные? Да наверняка. Раз по поводу него звонили из приемной МВД в тот, самый первый раз, значит… А почему именно солдат? Может быть, военный в прошлом – в отставке, например, депутат, вон Никита говорил, из Думы-то по поводу него тоже звонили. А может, был звонок и из Министерства обороны?

Она не собиралась еще раз в этот вечер беспокоить Колосова, однако все же набрала номер его мобильного.

— Я слушаю, кто? Катя, это ты? Я сейчас занят, я в Шереметьево-2, мы тут договариваемся. – Голос у него был весьма и весьма деловой. Поиск, сыск всегда, несмотря ни на что, подчинял его целиком, без остатка.

— Никита, я совсем коротко. Скажи, вы не выяснили – среди клиентов «Царства Флоры» были военные, действующие или бывшие?

— Военные? А, ты все насчет этого голову ломаешь. Нет, пока мы этого не выяснили. Я Тихомирова озадачил насчет другого. Потом у него спрошу, позже.

— А с тобой в разговорах, вы ведь с Балмашовым неоднократно встречались, он о военных не упоминал?

— Не помню, Катя, давай завтра это обсудим, а?

— А про гвоздики? Про цветы гвоздики речь не шла?

— Катя, все завтра, в том числе и про гвоздики. Мне тут в аэропорту сейчас выдали – знаешь, если он как-то доберется, например, до Киева и там в агентстве обменяет билеты в Париж, то… преспокойненько улетит!

— И ты собираешься перекрыть российско-украинскую границу прямо сейчас? – Катя не удержалась от иронии.

— Все, пока, до завтра. – Колосов сразу весьма невежливо дал отбой. Насмешек он не любил.

Вот так. Катя вздохнула. Ваши рассуждения, ваши вопросы и догадки сейчас никому не нужны. Завтра… А если завтра уже будет поздно?

На картине Аякс готовился умереть. Лезвие меча, воткнутого рукояткой в землю, сверкало возле самой его груди. Вниз уже падала, медленно падала гвоздика. Самый мужской, геройский цветок…