Царство Флоры

– На свадебный? – Балмашов выпрямился. – Вы заметили? Дело в том, что этот наш блестящий адвокат… Одним словом, Марат очень любит свою мать. Я ее видел, одна из красивейших женщин Москвы была в свое время. И даже сейчас очень и очень. И он ее, знаете, так нежно любит.

– А при чем здесь свадебный букет? – спросил Колосов.

Балмашов лишь усмехнулся, пожал плечами.

– Вы заменили замки в доме?

– Пока что не успел. Сергей мне утром тоже напоминал. Обязательно заменю, не беспокойтесь.

– Больше никаких ЧП с вами не было?

– Нет. Невольно начинаешь думать… точнее, верить, что…

– Что?

– Ничего, так… Надо же, нас позвали охотиться на кабана… Вот умора…

Колосов тяжко вздохнул. Разговор походил на какой-то сплошной абсурд. Балмашов в ходе допроса (а ведь это был, по сути, допрос) не сказал ничего конкретного о том, что его, Колосова, интересовало.

– На месте убийства, точнее, на самих трупах мы обнаружили в качестве вещдоков фрагмент растения. Ваши сотрудники сказали, что это лиана смилакс и что-то похожее на искусственную имитацию цветка крокуса.

– Сергей мне говорил об этом. Марина тоже. Это и есть цель вашего приезда ко мне?

– Нет. Но я бы хотел установить, где приобретены эти… вещи.

– Не у нас.

– Точно? Марина Николаевна только что показывала мне в вашей оранжерее этот самый смилакс.

– Вы найдете его где угодно. Даже вон там.

– Где? – Колосов невольно обернулся.

Балмашов указывал на гобелен на стене. Жест этот Колосов не понял. При чем тут гобелен?

– У вас дома ведь точно такая же картина висит? – спросил он.

– Вы и это заметили? Это моя любимая вещь у Пуссена. «Царство Флоры», – Балмашов заметно оживился. – Вообще-то, их у Пуссена две – одна в Дрезденке, другая в Лувре. Но мне нравится именно эта. Мальчишкой как-то, пацаном, наткнулся в альбоме с живописью чисто случайно. И, что называется, запал, заторчал… У вас так никогда не было, нет?

– Что?

– Ну, вот что-то вдруг помимо вашей воли, помимо вашего желания, как заноза, входит в сердце, и никак от этого не освободишься.

– У меня такого не было.

– Неужели? А я думал, это сплошь и рядом… Заноза… Любовь, например? Нет? Неужели нет? – Он заглянул Колосову в лицо. – Красота… Или другое – например, страх?

СТРАХ? Ночная заноза. Там, тогда на набережной… Минутный мандраж. Каким-то шестым первобытным чувством уловленная, засеченная угроза. Неизвестная, безымянная и от этого еще более пугающая…

– У меня такого не было. А это что, какая-то аллегория античная? – грубо оборвал его Колосов. – Как-то странно все изображено. Нелогично. Этот вот парень кровью истекает. Тот зарезаться мечом собрался. А остальным хоть бы хны. Кто пляшет, кто на травке валяется. Этот вот наверху, который кучер, коней знай себе погоняет.

– От него все и зависит, – Балмашов кивнул на небесного возницу. – Их жизнь, их смерть. В принципе все они обречены. И скоро умрут. Знаете, я ведь пацаном об этой картине даже стихи писал, вот до чего меня… занозило. Как же там у меня было-то? «С полей медовым тянет ароматом, и хочется покоя и любви. Но нет любви, нет и покоя в царстве Флоры»… Лет шестнадцать мне было… А каково? Не хило? А Юра Шевчук в это время про периферию стихи писал: «Навоз целует сапоги, кого-то мочат у реки – периферия!» А Башлачов в Череповце «Грибоедовский вальс» бацал на гитаре про водовоза Степу Грибоедова и про небо Аустерлица… Ну а я про царство Флоры: «Охотник Адонис не смотрит на чудесный танец Флоры. Он знает, что умрет, что кровь его уйдет в песок и вырастет цветок…» В принципе, все они, вся эта красота растет и всходит на наших костях, на нашей с вами плоти бренной, смертной. Мы для них только лишь удобрение. Навоз. А они для нас. Разве это не достойно пары-тройки стихотворных строф?

– Готова ваша композиция? – спросил Колосов.

У него болела голова. Он явился сюда, чтобы работать, получать ответы на интересующие его конкретные вопросы. А его форменным образом забалтывали разной ерундой.

– Совсем готова. Только… смотрите, она его, кажется, увозит! Похищает! Как романтично! – воскликнул Балмашов.

Колосов выглянул в окно: Фаина Пегова садилась в черный «Мицубиси Паджеро». Брюнет-адвокат по имени Марат сидел за рулем.

– А как же букет для вашей мамы? – крикнул ему Балмашов, выходя на крыльцо.

– Потом заберу. Позже, – отрывисто бросил Марат.

– Фаина, а ты чего приезжала-то? – громко спросил ее Балмашов. – Я так и не понял.

– Ничего, сейчас это уже неважно. Потом, после, – звонко ответила Фаина.

Заурчал мощный мотор. Она высунулась из окна.

– Аличка, радость моя, придется тебе сегодня без меня обедать, – обратилась она к подруге. – И, наверное, ужинать тоже. Можешь на машине погонять, вот, лови ключи. – Она бросила ключи от «Вольво».

– А домой мне что, сегодня совсем не возвращаться? Ехать к себе в конуру?

Колосов, слышавший этот диалог, потом не раз и не два вспомнил эту фразу Алевтины Ойцевой. И ее голос, особенно голос – хриплый, насквозь пропитанный обидой, ревностью и злобой.