Царство юбок. Трагедия королевы

Королева не могла более скрыть свое глубокое волнение. Она, с мужеством, гордо и прямо смотревшая в лицо своим врагам и обидчикам, была тронута непривычными словами преданности и воодушевления; из ее груди вырвались легкий крик, судорожное рыдание, и долго сдерживаемые слезы хлынули светлым потоком из ее глаз. Испуганная и пристыженная, закрыла она лицо обеими руками, но слезы неудержимо струились между ее белых, тонких пальцев. Они сдерживались так долго, что теперь, пробившись наружу против воли королевы, лились с удвоенной силой.

Но лишь на один момент гордая, мужественная королева позволила взять над собою верх кроткой, растроганной женщине; она быстро оправилась, осушила глаза и, подняв голову, произнесла:

— Благодарю вас, благодарю вас! Вы принесли мне отраду, и эти слезы были теперь первыми, вызванными не горем и не гневом. Кто знает, буду ли я еще когда-нибудь плакать такими же отрадными слезами! И кто знает, — продолжала она с тяжелым вздохом, — не обязана ли я ими скорее вашему доброму желанию утешить меня, чем действительности! Теперь я одумалась. Вы говорите, что все добрые граждане Парижа повторяют мои слова, все благомыслящие люди довольны моим решением. Но я боюсь, что их число весьма незначительно, и минувшие золотые дни никогда не вернутся. Не служит ли доказательством тому ваше сегодняшнее появление здесь? Ведь вы пришли из-за того, что народ оскорбляет меня, глумится надо мною, и вы считаете нужным предложить мне свою защиту, которая теперь могущественнее, чем пурпур короля и лилии французского трона.

— Государыня, нужно дать время опомниться сбитому с толку народу, чтобы он снова мог вернуться на путь истины, — почти с мольбою сказал Лафайетт. — С ним надо поступать, как с упрямыми, избалованными детьми, которых легче привести к повиновению кротким увещанием и кажущейся уступчивостью, чем строгостью. Поэтому я осмелился просить ваше величество, чтобы вы соизволили вверить мне охрану своей священной особы и милостиво назначить час, когда вы желаете гулять в здешних парках и садах, чтобы я мог сделать нужные распоряжения по долгу службы.

— Чтобы образовать шпалеру из ваших национальных гвардейцев, под прикрытием которой королева Франции будет ограждена от ненависти народа и нападения ее врагов! — воскликнула Мария Антуанетта. — Нет, я не могу принять это предложение. Пусть видят, по крайней мере, что я — не трусиха и не прячусь от тех, которые являются нападать на меня.

— Ваше величество, — с волнением воскликнул де Бальи, — заклинаю вас сделать это из сожаления к нам, ко всем вашим верным слугам, которые трепещут за безопасность и спокойствие вашего величества и которых вы осчастливите, позволив господину де Лафайетту отстранить от вас грубость народа и охранять ваши прогулки.

— Довольно, господа, — нетерпеливо сказала Мария Антуанетта, — Вы знаете теперь мое неизменное решение, и нам нет надобности останавливаться дольше на этом предмете. Я не стану прятаться от народа и ставлю себя пред ним под защиту Единого Господа. Хранимая Им и вооруженная чистым сознанием, что я не заслужила ненависти и вражды, которыми меня преследуют, я буду всегда выступать пред подданными короля с открытой головой, и только Бог и судьба должны рассудить нас. Благодарю вас, господа, за ваше усердие и предусмотрительность; будьте уверены, что я никогда не забуду этого. Но теперь прощайте! Становится холодно, и мне пора вернуться во дворец.

— Не соизволите ли вы, ваше величество, разрешить нам обоим примкнуть к вашей свите и проводить вас до дворца? — стал просить Лафайетт.

— Я пришла сюда только в сопровождении двух лакеев, которые ожидают пред павильоном, — ответила королева. — Ведь вы знаете, что я отменила придворный этикет, который требует, чтобы королеву сопровождали даже на ее прогулках, и не дозволяет ей свободного наслаждения природой. Мои враги ставят мне в преступление и это; они находят непристойным, чтобы королева прогуливалась без блестящей придворной свиты, как обыкновенная смертная. Но я думаю, что народ не должен сердиться на простоту моих обычаев; ему следует понять из этого, что я вовсе не так горда и неприступна, какой меня стараются выставить. Итак, прощайте, господа!

Она сделала приветственный жест рукой по направлению к дверям, отпустила грациозным наклонением головы обоих сановников, и они удалились с печальным видом.

— Пойдем, сын мой, — сказала королева, — вернемся во дворец.

— Но по той же дороге, по которой мы пришли сюда, не правда ли, мама-королева? — спросил дофин, схватив протянутую ему руку матери и прижимая ее к губам.

— А ты не заплачешь, если люди начнут кричать и смеяться? Ты не будешь больше бояться?

— Нет. О, ты будешь довольна мною, мама-королева! Я в точности запомнил все, что ты говорила этим обоим господам, и очень рад, что ты не позволила господину де Лафайетту идти следом за нами. Тогда люди подумали бы, что мы боимся их, а теперь они увидят, что нам нисколько не страшно.

— Ну, пойдем, дитя мое! — повторила Мария Антуанетта, взяв сына за руки и собираясь покинуть павильон.