Царство юбок. Трагедия королевы

— Но вы не назначили определенных часов для моих прогулок? Не правда ли, ваше величество, ведь вы не сделали этого?

— Конечно, сделал, — кротко сказал король. — Мне знакомы ваши привычки и я знаю, что осенью и зимой вы прогуливаетесь между двенадцатью и двумя часами, а летом, в вечернюю пору, — от пяти до семи. Таким образом я назначил генералу Лафайетту это время.

Королева тяжело вздохнула и тихо произнесла:

— Ваше величество, вы все туже и туже стягиваете цепи нашего заточения. Сегодня вы сами ограничиваете нашу свободу двумя жалкими часами, подавая этим повод к новым стеснениям. Отныне мы будем прогуливаться два часа, под защитою Лафайетта, но наступит время, когда этой защиты будет недостаточно для нашей безопасности. Ведь королевская власть, выказывающая себя слабой и зависимой, не почерпающая в самой себе силы и заставляющая других поддерживать свою корону, достигает этим лишь того, что ее корона колеблется и ей самой оказывается не под силу нести ее бремя. О, ваше величество, было бы лучше, если бы вы допустили народную ярость растерзать меня во время одной из моих прогулок без надзора, чем разрешить мне гулять под охраной Лафайетта!

— Вы видите настоящее в слишком мрачном и печальном свете, — воскликнул король. — Все исправится, если мы будем благоразумно и обдуманно подчиняться обстоятельствам и успокаивать ненависть своевременной уступчивостью; тогда вражда сама собою замолкнет.

Королева не ответила ни слова; она наклонилась к дофину и, поцеловав его локоны, прошептала:

— Теперь ты можешь все рассказать, мой Луи. Тебе нет больше надобности молчать, потому что молчание было бы напрасно. Итак, расскажи о своих геройских подвигах, сын мой!

— Здесь идет речь о геройских подвигах? — спросил король, тонкий слух которого уловил слова королевы.

— Да, ваше величество, — подтвердила Мария Антуанетта, — Но с нами произошло то, что было с Дон Кихотом. Мы полагали, что отстаиваем свою честь и трон, теперь же выходит, что мы сражались с ветряными мельницами. Прошу вас, ваше величество, сообщить Лафайетту, что ему нет надобности требовать сюда из-за меня своих национальных гвардейцев. Я не стану больше выходить на прогулку.

И королева сдержала свое слово. В ту зиму она ни разу не спускалась в сады и парк Тюильери. Она не доставила Лафайетту случая охранять и защищать ее. Но она достигла этим, по крайней мере, того же самого, чего хотел достичь Лафайетт с помощью своей национальной гвардии: Мария Антуанетта отстранила от Тюильери народные массы. Сначала народ еще толпился там изо дня в день, обступая решетки парка и королевского сада, но, убедившись, что королева не показывается более пред его любопытными и злобными взорами, стал тяготиться напрасным ожиданием и удалился от королевской резиденции; зато участились посещения клубов, где Марат, Саптерр и прочие ораторы из среды яростных республиканцев громили в своих речах королеву, осыпая ее словно градом отравленных стрел. В то же время в национальном собрании Мирабо и Робеспьер, Дантон, Шенье, Пе-тион и прочие призванные представители нации ошеломляли простонародье громовыми филиппиками[15] против королевской власти.

XVI В Сен-Клу

Прошла зима, печальная, мрачная зима для королевской фамилии, особенно для Марии Антуанетты. Во время зимнего сезона не было и помина ни о каких празднествах, ни о каких развлечениях и невинных радостях, обыкновенно украшающих жизнь женщины и королевы.

Мария Антуанетта уже не была королевой, которая повелевает и видит вокруг себя толпу почтительных придворных, готовых усердно ловить каждое слово, слетевшее с ее уст. Мария Антуанетта стала теперь серьезной, одинокой женщиной, она много работала, много думала, составляла множество планов для спасения королевства и трона, причем все эти планы разбивались о нерешительность и слабохарактерность ее супруга.

От королевы были далеки счастливые времена, когда каждый день приносил с собою новые праздники, новые увеселения, когда сияние солнца в летний день радовало ее, потому что обещало ей дивный вечер, одну из восхитительных идиллий Трианона. Братья короля, «школьный учитель» и «мэр» Трианона покинули Францию и поселились по ту сторону Рейна в Кобленце, Полиньяки бежали в Англию. Княгиня Ламбаль, по желанию королевы, также отправилась туда для переговоров с Питтом, чтобы молить всемогущего министра короля Георга III оказать теснимому французскому королевскому дому более существенную и действительную помощь вместо того, чтобы ограничиваться гневными и негодующими речами в парламенте против непокорной и мятежной французской нации. Графы де Базанваль и Куаньи, маркиз де Лозен, барон д’Адемар — все лучшие друзья счастливых летних дней Трианона, веселых зим Версаля — все, все разъехались; они бежали в Кобленц, ко двору французских принцев.

Речи знаменитого оратора Демосфена, направленные против Филиппа Македонского, ныне — всякая обличительная речь.