«Царство свободы» на крови. «Кончилось ваше время!»

Дружбы между командиром роты и ее комиссаром не было. Сказывалась и разница в возрасте, и разные взгляды. Тертков мыслил глобально, в рамках программы своей партии, не поднимаясь до вершин политики всего правящего блока. Любил порассуждать о свободе, грядущем счастье, общих ценностях трудового люда и — не без зависти — о священном принципе частной собственности и необходимости всемерно поощрять мелкое предпринимательство. Чижевский после революции замкнулся в себе, из происходящего ничего не осуждал и не хвалил. Просто тянул служебную лямку, тщательно выполнял многочисленные предписания, однако, как чувствовал комиссар, все равно имел собственную точку зрения на армию, а на прочее старательно не обращал внимания. И не друг, и не враг, какой-то попутчик. Жаль, обойтись без таких, как Чижевский, было нельзя. Кто-то же должен заниматься чисто техническими вопросами до того момента, пока подрастет идейно подкованная смена! А эти, старые, того и гляди, изменят, предадут в самый тяжелый момент!

— Понял я. Пришлю кого для встречи.

Подразумевалось — и охраны. Если Тертков сумеет достать деньги, то лучше перестраховаться. Городок невелик, люди все на виду, тем не менее преступность наличествует. Вдруг кто пронюхает да решит сыграть ва-банк?

Гудок — и объявился долгожданный поезд со стороны Польши. В отличие от встречного, он тут не задерживался. Короткая стоянка, несколько человек залезли в вагоны, дальше — звон колокола и отправление.

«Уехать бы!» — с тоской подумал Чижевский, глядя вслед. Дорога комиссара займет пару часов, но ротному хотелось не в штаб, а в далекую столицу, к семье. И не женат, и не холост. Вдобавок служба который год не приносит радость, но все терпишь, ждешь, вдруг понадобятся твои умения? Власти меняются, но страна-то остается.

А вот и встречный. Пыхтящий паровоз выкатил следом полдюжины вагонов. Неизбежный лязг сцепки, и состав застыл. Предупрежденные о стоянке пассажиры первого класса стали выползать на перрон. Щурились от яркого, отражающего от снега солнца, посматривали по сторонам, ища, куда бы пройтись и чем заняться.

Судя по виду — почти сплошь иностранцы. С какого-то момента власти решили, что ни к чему простым свободным гражданам свободной страны покидать ее пределы. Едва не каждый так и норовит там остаться, а разве можно допустить подобное положение вещей? И потому работали полным ходом всякие комиссии и комитеты, в чью задачу входило проверить желающих на предмет контрреволюционности и многое другое. Пройти все препоны удавалось единицам, остальным отказывали в лучшем случае, а то и сажали за какой-то всплывший грех, вроде нелестного высказывания о порядках или косой взгляд в сторону портретов политических деятелей.

Грош цена той свободе, которая не умеет защищаться.

Большинство прибывших в последних, третьеклассных вагонах, которым суждено быть тут отцепленными, разумеется, были местными, и сейчас они волокли тяжеленные баулы мимо вокзала — в город. Дальше пути им заказаны, но хоть на какие-то расстояния можно перемещаться без всяких запретов. В свете царившей безработицы и повальной нехватки всего, подобные поездки для многих являлись единственным способом прокормить семью. Тут — дешевле купил, там — дороже продал, вот и заработал на кусок хлеба. И кем ты был в старые годы, рабочим, приказчиком, чиновником или инженером, никого не трогает.

Кто был ничем, тот станет всем. В полном согласии с песней.

Чижевский уже собрался уходить, когда заметил группу польских военных. Очередная миссия в соседнюю страну, не иначе. Гордые, надменные, в характерных конфедератках, они оглядывались, словно победители, и случайную станцию по пути считали безвозвратно своей.

Ничего не поделаешь. Отношение к стране формируется от господствующей там власти. Иную ненавидят, однако считаются с ней, иную не замечают в упор.

От вышагивающих офицеров внезапно отделился один, устремился к уходящему капитану, и поневоле пришлось остановиться и повернуться к нему.

— Василий, не узнаешь? — Поляк радостно остановился рядом.

— Казимир?

Рукопожатием не обошлись, прочувственно обняли друг друга. Мундир — одно, но коли объединяют воспоминания… Да и форма когда-то на обоих была одинаковой — включая полковой знак. Были времена, был славный Ингерманландский гусарский. А уж как он в войну гремел — австрийцы и германцы наверняка до сих пор забыть не могут.

Счастливые времена…

— Ну, как ты? — первым спросил Краевский. — Смотрю, все служишь?

— Куда я денусь? Да и ты, если не считать формы…

Сказано было без укоризны, но Казимир на всякий случай отозвался:

— Так и на тебе она иная. Странно, офицеры одного полка вдруг оказались военнослужащими двух разных армий.

И дружные невеселые улыбки. Кто мог предполагать, что единая прежде судьба станет разной в зависимости от происхождения и случайностей, занесших на тот или иной кусок бывшей необъятной страны того или иного человека?

Россия ведь не исчерпывается Москвой с прилегающими территориями.

— Подожди. Тут ведь должен быть ресторан. Давай хоть посидим, пока поезд стоит.