Царство женщин

Игра в чехарду составляла, как известно, обычную принадлежность придворных развлечений, в которых участвовали даже во Франции царедворцы XVI века, а с точки зрения нравов, что касается России, должно постоянно подразумевать возврат назад по крайней мере на два столетия. Шико был настоящим джентльменом. Выходки его русских собратьев при дворе Анны Иоанновны, даже рассматриваемые в такой исторической перспективе, поражают своим грубым и пошлым характером. Шико может быть обязан преданию или Дюма-отцу частью своего ума, проницательного и остроумного. Но я не думаю, чтобы Генриху IV доставили удовольствие проказы, какими Балакирев и его сотоварищи потешали Анну Иоанновну. Одной из самых приятных ей было садиться на корточки при проходе государыни в церковь и кудахтать, как курица, снесшая яйцо. Случалось также, что императрица приказывала некоторым дуракам становиться вдоль стен, повернувшись спиной, а остальным поручалось награждать своих товарищей пинками. Забава часто кончалась кровопролитной дракой. На ином поле брани проливал свою кровь Шико. Подражая богохульным фантазиям своего дяди, государыня придумала для членов шутовского братства орден св. Венедикта, напоминавший собой знак отличия Александра Невского. Генрих IV не дошел до этого, несмотря на свое еретическое происхождение.

Официально шутов числилось шесть: Балакирев и д’Акоста, перешедшие по наследству от Петра Великого, новый чужеземный Шут Педрилло и три представителя местной высшей аристократии: Апраксин, Волконский и Голицын. Шико был лишь гасконским дворянином, но в России ту же должность занимали члены княжеских фамилий. У Иоанна Грозного был дурак князь Гвоздев, убитый им в шутке, и естественно, что ввиду общей тенденции своей политики Анна в этом отношении еще более распространяла данный обычай. Тем более что, как везде в должности этой, по местным понятиям, не заключалось ничего унизительного. Некоему Ивану Андреевичу Жировому-Засекину было даже даровано дворянство в 1676 г. за заслуги, оказанные им при отправлении этой обязанности.[285]

Балакирев принадлежал по происхождению к мелкому дворянству. Ранее он состоял толковником при монастыре и в 1718 г. прибыл в Петербург учиться инженерному искусству, но сумел лишь пристроиться к челяди Екатерины I, и Мопс пользовался им, как посредником, для обделывания своих делишек. Отметив Балакирева ранее за веселый нрав, Петр I, тем не менее отправил его в застенок, где ему пришлось под кнутом искупить свои услуги «прекрасному камергеру». Екатерина I вернула его с каторги, а Анна Иоанновна назначила на должность, где ему предстояло прославиться. Но большинство анекдотов, ходивших на его счет, вымышлены или заимствованы из истории шутов польского двора.

Д’Акоста, португальский еврей, начал свою карьеру маклером в Гамбурге, перешел на службу русского резидента в этом городе, увезшего его с собой при возвращении в Россию. Подобно большинству своих соотечественников он говорил на многих европейских языках, чем обратил на себя внимание Петра. Приблизив его к своей особе, царь развлекался с ним диспутами о сравнительных достоинствах Ветхого и Нового Завета.

Педрилло, действительное имя, которого Петр Мира, уроженец Неаполя, прибыл в Петербург в качестве комического певца и первой скрипки итальянской оперы. Поссорившись с капельмейстером, он нашел себе приют среди шутов, и Анна, кроме того, сделала своим излюбленным партнером за игорным столом. Он обыкновенно держал банк для государыни, нажил на этом состояние и воспользовался им, чтобы удалиться. Жена его была чрезвычайно некрасива. «Правда ли, что ты женат на козе», спросил у него однажды Бирон. – «Правда, и на днях ей предстоит родить. Надеюсь, что ваша светлость удостоит ее своим посещением и не забудет обычного подарка на зубок новорожденному». Анна пожелала, чтобы туда отправился весь двор и, в назначенный день, застали Педрилло в постели рядом с козой в пышном наряде, в кружевах и лентах. Шут исполнял также поручения императрицы: приглашал итальянских певцов и певиц, скупал драгоценности и дорогую мебель за границей. В 1735 г. когда испанцы заняли Тоскану, он написал «от имени императрицы» Гастону Медичи, обещая ему пятнадцатитысячный русский отряд с авангардом из казаков или калмыков, в обмен на подходящее количество данцигской водки, «самой крепкой», добавляет он, «той самой, которою ваша светлость имели обыкновение напиваться в Богемии». В то же время, чтобы помочь денежным затруднениям, угрожавшим лишившемуся своих владений герцогу, он ему предлагал продать крупный бриллиант, который желала иметь императрица, и во всяком случае эта часть переписки была вполне серьезной.

Я остановился на минуту на этих фигурах, потому, что они тесно сливаются с умственной и моральной средой, в которой развились. Личности трех остальных современных шутов в этом отношении еще более поучительны.