Царство женщин

Сначала ла Шетарди испугался. Теперь речь шла уже не об одних пожеланиях, но о заговоре, для осуществления которого Нолькен возлагал надежды на переговоры, возникшие между цесаревной и несколькими гвардейцами и незначительными чиновниками. И представитель всехристианнейшего короля предлагал сделаться сообщником? Какое безумие! Однако сто тысяч червонных заставляли призадуматься. Не в обычаях, да и не в средствах Швеции было производить такие расходы. Откуда же взялись деньги? Часто суммы, тратившиеся в Стокгольме на предмет внешней политики, истекали из французской казны. Ввиду общеупотребительных приемов современной дипломатии, предположение интриги, косвенно поощряемой версальским кабинетом без ведома своего официального посланника, не заключало в себе ничего невероятного. Обстоятельно все взвесив, маркиз решил дать уклончивый ответ, написать еще раз, испрашивая указания, и занять выжидательное положение, держась в стороне. Прошло более месяца, и лишь по настойчивому приглашению Елизаветы он согласился видеться с ней; однако и тут он заботливо старался ничем не нарушить своей сдержанности.

Впрочем, цесаревна в этом отношении им разу не поставила его в неловкое положение; она ограничилась сетованиями за настоящее состояние вещей, «причинившее бы Петру Великому немало огорчений», – и взволнованным голосом упомянула о привязанности, высказываемой гвардией к памяти царя и его отпрыскам. Имя Людовика XV ни разу не было упомянуто во время этого разговора, несмотря на все утверждения, а тем более не возбуждалось воспоминаний, скорее унизительных для царевны, о предполагавшемся браке, где отказ исходил не от нее. По крайней мере ла Шетарди совершенно об этом умалчивает в своих депешах, и без сомнения ему не простили бы в Версале слишком рискованных намеков на чувства, постоянство которых у всякой другой, кроме Елизаветы, могло бы польстить королю, но у возлюбленной красавца Шубина заставило бы его очутиться в слишком дурном обществе. Также, совершенно вопреки истине по этому поводу кардинала Флёри обвиняли в нерешительности, а его представителя в склонности к интригам. Ла Шетарди никогда не думал выступать защитником планов, сообщенных ему Нолькеном, и его сдержанность встретила полнейшее одобрение. При первых донесениях, государственный секретарь Амло следующим образом отвечал посланнику: «Надо думать, что не может быть речи о ее (Елизаветы) притязаниях на русский престол при жизни ребенка-царя. Поэтому в настоящее время все рассуждения по этому поводу представляются излишними».

То был ясный и категорический отказ.

Только шведский посланник упорно продолжал работать, и в январе месяце ла Шетарди узнал, что при его содействии заговор начинает осуществляться. Теперь уже поднимался вопрос о вооруженном вмешательстве Швеции, войска которой поддержали бы гвардию, восставшую за дочь Петра Великого.

Дело принимало серьезный оборот. Все еще сохраняя свою сдержанность, ла Шетарди уклонился от совместного свидания со своим коллегой, предполагавшегося Елизаветой, но на следующий день ему пришлось повиноваться настойчивому зову царевны, оказавшейся на этот раз более откровенной. Она говорила о «положении вещей, достигшем той точки, когда дальнейшее ожидание уже невозможно», о глубокой преданности войск, о самоотверженности заговорщиков и собиралась перейти к самому щекотливому вопросу, выразить свою уверенность в «дружбе со стороны Франции», когда доложили о приходе английского посланника. Движением руки Елизавета предложила ла Шетарди остаться и дождаться ухода докучливого посетителя. Финч понял, что мешает, и поспешил удалиться… «Наконец, мы от него отделались!» – вздохнула цесаревна. Но ла Шетарди, не давая ей времени вернуться к прерванным признаниям, сейчас же сослался на необходимость прекратить свиданье, чтобы не навлечь на себя подозрения. Она лишь успела ему заявить, что «так как ей нет больше надобности сдерживаться, он может посещать ее, когда ему будет угодно».[355]

Он дал себе слово не злоупотреблять таким позволением. Но в Версале теперь находили, что он проявляет чрезмерную осторожность. Известия, получаемые там из Стокгольма, рисовали заговор в более серьезном виде, чем позволяли предполагать донесения, посылаемые из Петербурга; в то же время проект коалиции против Австрии, зарождавшийся между Версалем и Берлином, сделал более желательным переворот, благодаря которому Вена лишилась бы своего последнего союзника. Следствием этого явились решительные приказания, рисующие в действительности в совершенно ином свете взаимоотношение ролей, приписываемых обыкновенно кардиналу Флёри и его послу. Не последний убеждал министра, но Флёри сам руководил им с начала и до конца, предписывая ему впредь без колебаний помогать готовившемуся перевороту и передать Елизавете что, «если король в состоянии оказать ей какую-либо услугу, и она пожелает предоставить ему на то возможность, она может быть уверена, что его величеству доставит удовольствие способствовать ожидаемому ею успеху.[356]