Царство Зверя

Государь встал и пошатнулся. Николаев бросился к нему, поддержал его и помог дойти до стола. Он отпер шкатулку, вынул деньги, подорожную на имя Николаева и предписание начальника главного штаба, генерала Дибича, унтер-офицеру Шервуду. Со вчерашнего дня все было готово. В предписании сказано:

«По письму вашему от 20 сентября к господину генералу-от-артиллерии графу Аракчееву, отправляется, по высочайшему повелению, в город Харьков лейб-гвардии казачьего полка полковник Николаев с полною высочайшею доверенностью действовать по известному вам делу».

Отдал ему все, вернулся на диван и лег.

– Понял?

– Точно так, ваше величество! – ответил Николаев и, подумав, спросил: – Заговорщиков арестовать прикажете?

Государь ничего не ответил, опять закрыл глаза; знал, что стоит ему произнести одно слово: «арестовать», – и все сделано, кончено, железо из раны вынуто – и он спасен, исцелен: знал – и не мог сказать этого слова; чувствовал, что железо перевернулось в ране, но не вышло.

– Заговорщиков арестовать прикажете, ваше величество? – повторил Николаев, думая, что государь не расслышал.

Тот открыл глаза и посмотрел на него так, что ему страшно стало.

– Как знаешь. Я тебе верю во всем…

– Слушаю-с, – проговорил Николаев, бледнея.

– Ну, с Богом… Нет, погоди, дай руку.

Николаев подал ему руку, и государь долго держал ее в своей, долго смотрел ему в глаза молча.

– Верный слуга? – произнес наконец.

– Точно так, ваше величество! – ответил Николаев, и в глазах его засияла восторженно-влюбленная преданность. – Об одном Бога молю: жизнь положить за ваше величество…

– Ну, вот ты какой хороший… Спасибо, голубчик! Помоги тебе Бог! Дай перекрещу.

Николаев стал на колени и заплакал; государь обнял его и тоже заплакал.

В тот же день вечером он лежал у себя в кабинете. Государыня сидела рядом, как всегда, с книгою и, как всегда, не читая, смотрела на него украдкою.

– Отчего у вас глаза красные, Lise?

– Голова болит. Рано закрыли печку в спальне; должно быть, угорела.

Сконфузилась, лгать не умела; глаза были красны, потому что плакала. Он посмотрел на нее и подумал: «Не сказать ли всего? Нет, поздно… И зачем мучить? Вон у нее какие глаза, – как у той загнанной лошади с кровавою пеною на удилах. Бедная! Бедная!»

– Дайте руку.

Поцеловал руку и улыбнулся.

– Ну, полно, полно, будьте же умницей!

Виллие готовил питье в стакане, подошел к нему и подал.

– Что это?

– Несколько капель acidum muriaticum.[148] Вы на дурной вкус во рту жаловаться изволите, так вот, прочистит.

Государь молча отвел руку его; но Виллие опять подал.

– Извольте выпить, ваше величество!

– Не надо.

– Прошу вас, выпейте…

– Не надо! Ступай прочь!

Виллие продолжал совать стакан. Государь схватил его и бросил на пол.

– К черту! Убирайтесь все к черту! Убийцы! убийцы! отравители! – закричал он, и лицо его, искаженное бешенством, сделалось похоже на лицо императора Павла I.

Государыня выбежала из комнаты. Виллие отошел и закрыл лицо руками. Егорыч, ползая по полу, подбирал осколки стекла.

Государь упал в изнеможении на подушки и несколько минут лежал, не двигаясь; потом взглянул на Виллие и сказал:

– Яков Васильич, а Яков Васильич, где же ты? Поди сюда. Ну, не сердись, помиримся… Как же ты не видишь, что я имею свои причины так действовать?

– Какие же причины, ваше величество? Если вы мне не доверяете, позовите другого врача. Но не могу, не могу я видеть, как вы себя убиваете…

Заплакал. Государь посмотрел на него с удивлением: никогда не видел его плачущим.

– Послушай, мой друг, я не хуже твоего знаю, что мне вредно и что полезно. Мне нужно только спокойствие…

Помолчал и прибавил по-французски:

– Обратите внимание на мои нервы, они очень расстроены. Не раздражайте же их пустыми лекарствами…

Виллие ничего не ответил и задумался.

– Замучил я тебя, Яков Васильич, – улыбнулся государь своей доброй улыбкой и пожал ему руку. – Скажи Тарасову, пусть посидит у меня, а ты ступай отдохни.

«Не верит мне», – подумал Виллие и обиделся; но заглушил обиду: любил, жалел его, так же как Волконский и Анисимов.

– Ваше величество, лечитесь у кого угодно, – только, ради Бога, лечитесь! Ну, если не хотите лекарств, можно кровь пустить…

– Кровь пустить? – повторил государь и посмотрел на него, усмехаясь. – А тебе не страшно?

– Что же тут страшного? Пустое дело…

– Пустое дело – кровь? – продолжал государь усмехаться. – Страшно видеть кровь человеческую, а кровь царя – еще страшнее? Или все равно – одна кровь?.. Знаю, брат, ты мастер кровь пускать. Дело мастера боится, но есть дела, которых сам мастер боится… Нет, не надо крови!

Сложил руки молитвенно и прошептал:

– Избави мя от кровей, Боже, Боже, спасения моего!

И опять посмотрел на него.

– Какое дело, мой друг, какое ужасное дело! – произнес так, что Виллие подумал: «бредит», – потихоньку встал, вышел и послал к нему Тарасова.

– Я ни за что не отвечаю, – говорил Виллие Волконскому. – Все идет худо, и надо ждать самого худшего. Никого не хочет слушаться. Упрям…

Едва не повторил слова Наполеона: «упрям, как мул».