Царствование императора Николая II

«Дай, конечно, Бог, чтобы ваши предположения в отношении армии сбылись, – ответил генерал Рузский, – но имейте в виду, что всякий насильственный переворот не может пройти бесследно; что, если анархия перекинется в армию и начальники потеряют авторитет власти? Что будет тогда с родиной нашей?» Родзянко ответил, что переворот «может быть добровольный и вполне безболезненный для всех».

Генерал Рузский тотчас сообщил об этом разговоре генералу Алексееву. Тот, со своей стороны, разослал (в 10 часов 15 минут утра) командующим фронтами циркулярную телеграмму, передавая слова Родзянко о необходимости отречения государя. «Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения», – добавлял от себя генерал Алексеев. «Необходимо спасти действующую армию от развала; продолжать до конца борьбу с внешним врагом; спасти независимость России и судьбу династии».[273] Начальник штаба государя предлагал командующим фронтами, если они с ним согласны, немедленно телеграфировать об этом государю в Псков.

В 2 часа 30 минут генерал Алексеев уже препроводил генералу Рузскому ответ командующих фронтами.

Великий князь Николай Николаевич писал, что необходимы «сверхмеры» и что он, как верноподданный, коленопреклоненно молит его величество «спасти Россию и Вашего Наследника… Осенив себя крестным знамением, передайте ему – Ваше наследие. Другого выхода нет».

Генерал Брусилов просил доложить государю, что единственный исход – «без чего Россия пропадет» – это отречение. Генерал Эверт указывал, что «на армию в настоящем ее составе при подавлении внутренних беспорядков рассчитывать нельзя»; поэтому он, верноподданный, умоляет принять решение, «единственно, видимо, способное прекратить революцию и спасти Россию от ужасов анархии».

Генерал Алексеев присоединился к этим просьбам и умолял государя «безотлагательно принять решение… из любви к Родине, ради ее целости, независимости, ради достижения победы». Наконец, генерал Сахаров, начав телеграмму с резких слов по адресу Думы («Разбойная кучка людей… которая воспользовалась удобной минутой…»), кончал: «Рыдая, вынужден сказать», что решение пойти навстречу этим условиям – наиболее безболезненный выход…

О том, что пережил и перечувствовал государь за эти роковые дни 28 февраля – 2 марта, достоверных сведений нет. Известно, что утром 28 февраля он еще отдавал распоряжения о подавлении военного бунта. Затем, в пути, он беседовал только с генералом Воейковым, который в своих мемуарах пишет, что государь был недоволен медленностью продвижения генерала Иванова и что 1 марта он был готов согласиться на «ответственное министерство» (?); ожидая Родзянко на станцию Дно, он будто бы собирался назначить его премьером. Это не совсем совпадает с тем, что генерал Рузский сообщил Родзянко в его ночном разговоре по прямому проводу: «Государь император сначала предполагал предложить вам составить министерство, ответственное перед Его Величеством, но затем, идя навстречу общему желанию законодательных учреждений и народа», согласился на правительство, «ответственное перед законодательными палатами».

«Вчера весь вечер до глубокой ночи прошел в убеждении поступиться в пользу «ответственного министерства». Согласие было дано только к двум часам ночи», – сообщал утром 2 марта из Пскова в Ставку генерал-квартирмейстер Северного фронта генерал Ю. Н. Данилов.[274]

Этот долгий разговор государя с генералом Н. В. Рузским в Пскове вечером 1 марта, во всяком случае, явился моментом перелома. Меры противодействия революции были отменены – отправка войск на восставший Петроград остановлена – именем государя, но помимо (если не против) его воли…

Государыня, узнав, что царский поезд задержан в Пскове, писала (2 марта), что государь «в западне». По-видимому, можно считать установленным, что генералы Рузский и Алексеев к этому моменту верили в возможность «мирного исхода» и всеми силами старались этому способствовать. В Пскове государь не имел даже возможности отправить телеграмму помимо генерала Рузского; ему доставлялись только сведения, пропущенные командующим Северным фронтом. Когда, по его поручению, генерал Воейков хотел переговорить с Родзянко по прямому проводу – генерал Рузский этого не допустил. Командующий Северным фронтом обсуждал по телеграфу со Ставкой, не спрашивая государя, следует ли передавать дальше подписанный им манифест. Государь не мог сноситься с внешним миром; он, видимо, не мог, помимо желания генерала Рузского, покинуть Псков. Фактически он как бы находился в плену. При этих условиях его согласие на «ответственное министерство» в результате многочасового разговора с генералом Рузским представляется в особом свете. Все свидетели отмечают, что с этой минуты в государе произошла заметная перемена: у него появилось ощущение безнадежности.