ЦДЛ

Улыбается до кости
Тело спартанца —
Враг настигнут,
Он сумел с ним сквитаться.
Не то что у горы Машук
Любимец муз, стрелявший, как школяр —
Шут, развлекающий в себе короля.
Против истины не погрешу,
Он вообще тогда не стрелял —
Шут, развлекающий в себе короля.
Он только молвил: «К барьеру прошу!»
Ну зачем дуэль ему, на кой она ляд?
А иначе не может шут,
Развлекающий в себе короля.

Жарок костер,
Как тысяча шуб.
За милую душу сейчас спалят.
Улыбается шут,
Развлекающий в себе короля.

Висельник ловит себя – высоко вишу,
Перед тем как уйти строкой за поля —
Широко улыбается шут,
Развлекающий в себе короля.

* * *

Так остро смерть свою чуют звери,
Так боль ребенка пронзает мать,
Так Бог рождается от силы веры,
Так и не успев ее понять.

Седьмое небо Послесловие

Украинец съездил по турпутевке в Испанию. Вернулся, рассказывает про корриду:

– Ну, арена така гарна, на трыбунах – испански чоловикы, вен таки гарни, спокийни, испанские жинки – гарни, спокийни, выпустили быка на арену – гарный такый бык, спокийный, тореадор вышел – гарный, спокийный… И тут тореадор достал комуняцький флаг – и вен як з ума посходили!!!

Как в России в 1917-м, стране с ее непреложным мифом, что, покинув ее, ничего не напишешь. Да хрен тебе в зубы, матушка. Бунин, Гоголь, Набоков, Бродский и ваш покорный слуга давно доказали, что писать можно без родины, которая только мешала писать.

1977 год, я покинул Россию с вызовом, который мне устроил Юрий Домбровский, отсидевший четверть века в советских лагерях, заклиная меня уехать, потому что я, по его мнению, и дня в них не выдержу (кстати, и ему памятник не мешает). Помимо родины исторической мне по пути предложили еще пару родин (неизвестно, сколько их надобно иметь, чтобы не чувствовать себя круглой, как Земля, сиротой?). Уезжая навсегда, я прожил семь месяцев в неповторимой Италии, где ни разу не видел чернобрового негра и его негритянки с задом, который даже для немца великоват, где у папы римского головной убор накрахмален, бел и очень высок, как у заправского повара, но если у повара он на случай, если вдруг его волосы встанут дыбом от им же приготовленных блюд, то благообразному и набожному папе он-то зачем? И тем не менее я и сегодня ностальгирую по этой необыкновенной стране, живя в Нью-Йорке, самом знаменитом, шумном и грязном городе мира, где мне уже семьдесят семь и я уже седьмой раз попадаю на 7 West на седьмой этаж самого здесь знаменитого госпиталя «Маунт Синай», где излюбленный напиток «севен ап», опять же седьмое небо, куда сбегаются все скоростные лифты, обычно берущие по семь семитов и по субботам стоящие как вкопанные на каждом этаже, чтобы они, не дай бог, не перетрудились, нажимая на нужную кнопку, чего в субботу делать никак нельзя, и мне донельзя любопытно – а вдруг в одну из суббот на них ни с того ни с сего свалятся семь мешков случайных банковских денег, неужто даже пальцем не пошевелят? Сейчас в них поднимаются Натан Альцгеймер и Абрам Паркинсон, и почему не Кафка с его предсмертными словами: «Доктор, дайте мне смерть – иначе вы убийца».

Первое апреля день смеха и день рождения Иуды Искариота, сына Рувима-Симона из колена Данова (или Иссахарова) и его жены Цибореи из Иерусалима, чье имя переводится как восхваление Господа. Безусловно, это самый смешной розыгрыш, как, собственно, любая религия. Ею может стать культ любой, даже посредственной личности. Как нация, давшая миру стольких величайших композиторов и философов, в одночасье стала скопищем фанатичной толпы в неистовом пароксизме орущей осанну своему фюреру и поражающая мир своими зверствами? Можно ли себе вживе представить Бетховена, который второй раз глохнет от ее крика и вскидывает свою руку в приветствии и тоже кричит: «Хайль!»?

Лев Халиф