Цейтнот

Как-то Октай сказал ему: «Фуад, ты думаешь, мы завидуем тебе?.. Поверь, нисколько не завидуем, клянусь!»

«Как говорится, ка воре шапка горит, — размышлял Фуад. — Вот и прекрасно, что не завидуете. Еще лучше! Молодцы! А почему не завидуете? Очень напрасно, что не завидуете. Надо бы завидовать! Шовкю говорит, что в искусстве, в творчестве нельзя жить и работать без некоторой зависти и ничто человеческое не должно быть чуждо художнику. В каждом мужчине, в каждой женщине должна жить эта способность — немного завидовать другому, другим. Разумеется, это чувство не должно брать верх над прочими, не должно отравлять мозг человека своей чрезмерностью. В характере человека, как соль в еде, в меру должна присутствовать и зависть. Да и не только зависть — чувство соперничества также, ревность к чужой славе, удачливости ближнего и так далее. Впрочем, дело не в словах, а в сущности, характере вопроса. „Мы не завидуем!“ Что вы так гордитесь этим? Значит, в вас нет стремления к первенству, нет воли к победе, нет творческого азарта, упорства, порыва! Ваше утешение — утешение бессильных. Именно поэтому вы всегда будете оставаться в тени сильных мира сего… Ну ладно, успокойся, пожалей свои нервы, — эти воображаемые споры всегда очень дорого обходятся тебе! В чем дело, что случилось, почему ты принимаешь все это к сердцу? Делать тебе, что ли, больше нечего? Есть у тебя пятнадцать — двадцать минут свободного времени в дороге, думай о чем-нибудь приятном, а ты забиваешь голову всякой чепухой. Развейся, посмотри по сторонам!»

— Как думаешь, Касум, успеем? Самолет прибывает через пятнадцать минут.

— Неужели сомневаетесь, Фуад-гардаш? А кого мы едем встречать?

— Иностранцев.

— Да, ребята в гараже говорили… Сказали, приезжают американские архитекторы из пятнадцати стран. Верно?

Фуад рассмеялся:

— Ах, Касум, Касум! Ну ты и скажешь иногда! Как это можно — американские архитекторы из пятнадцати стран?! Американский архитектор может прилететь только из Америки. А эти архитекторы прилетают из демократической Германии.

— Извините меня, Фуад-гардаш, мы — народ неграмотный.

…А в ту их встречу Октай сказал ему… Как же это он выразился?..

Они проехали мимо дома, в котором жил Фуад. Дом был построен по проекту Шовкю. Шовкю тоже жил в этом доме, в том же подъезде, двумя этажами выше. Они — на пятом, Шовкю — на седьмом. Раньше Фуад и Румийя жили на седьмом этаже, в четырехкомнатной квартире, а Шовкю с Бильгейс-ханум — на пятом, в пятикомнатной. После того как Бильгейс-ханум умерла, Шовкю сказал:

— Зачем мне одному пять комнат? Да и вообще… как вхожу в пустую квартиру, сердце сжимается, все здесь напоминает Бильгейс.

В то время как раз родился Джейхун, семья увеличилась. Короче говоря, они перебрались в пятикомнатную квартиру Шовкю, а он — в их, четырехкомнатную. Дом и в самом деле был прекрасный. Кто бы мог сказать, что эту коробку из стекла и бетона, строгой конструкции спроектировал архитектор, строивший в недалеком прошлом те самые безобразные дома-торты? Профессионализм Шовкю был выше всяких похвал.

Сколько же лет прошло с тех пор, как они поменялись квартирами? Это случилось в год, когда умерла Бильгейс-ханум и родился Джейхун. Какой кошмарный был год!.. Начался он с большой неприятности. Она и сыграла роковую роль в жизни Бильгейс-ханум. Бедная женщина так испугалась!.. В те годы Шовкю сам водил машину. После того случая ни разу не сел за руль.

В один из дней он и Бильгейс-ханум возвращались на машине с дачи. У поселка Бинагады Шовкю наехал на молодого человека. Бедняга сразу же умер. Бильгейс-ханум едва не сошла с ума. Шовкю действовал спокойно, хладнокровно. Он привез Бильгейс-ханум домой, позвонил Фуаду, сказал:

— Ничего не говори Румийе, она в положении, ты понимаешь, ей нельзя волноваться. Сам приезжай, побудешь два-три часа с Бильгейс. По возможности успокой ее… Постарайся, пожалуйста. У меня срочное дело, я должен уехать из дома.

Те два часа, которые Фуад провел возле Бильгейс-ханум, были самыми кошмарными в его жизни. Теща без конца кричала, теряла сознание. А он не мог вызвать «скорую помощь» — Шовкю распорядился: «Никто ничего не должен знать!» Он пытался заменить врача, капал валерьянку на кусочек сахара, совал его в рот Бильгейс-ханум, окроплял водой ее лицо, просил:

— Пожалуйста, успокойтесь, ну, успокойтесь же! Все обойдется. Что могут сделать Шовкю Джамаловичу?

Когда сознание возвращалось к Бильгейс-ханум, она, как безумная, твердила только одно слово: «Часы, часы, часы…» Затем опять начиналась истерика, и опять — обморок. Потом Фуад узнал, что у парня, попавшего под машину, на руке были часы, от удара их сорвало с запястья, и они каким-то образом оказались вдавленными в левую щеку парня. Бильгейс-ханум видела все это: окровавленное смятое лицо, застывший взгляд и… часы на щеке мертвеца.

Через два часа Шовкю вернулся домой. Глаза его ввалились, щетина на подбородке неестественным образом отросла и словно бы стала совсем седой. Или это только показалось Фуаду?

Шовкю сказал жене: