Цейтнот. Диалог поэта и философа

{Леон Цвасман, философ} Представь себе лесного шамана. Под сенью огромного бука, в холодный дождь он монотонно бьет камнем о камень, потихоньку впадая в транс… Когда на Рейн пришли римляне, они вырубили леса, а склоны холмов приспособили под виноградники. Римляне пустили в жилы шаманов южную кровь. Они навязали им дисциплину и единобожие. Исчезли благоговейный страх как состояние духа, одухотворенное одиночество в природе и с природой. Появилась ясность дали и вечный порядок, освобождающий от пиетета перед стихией и магического, вертикального времени «здесь и сейчас». Между прочим, в этом образе заключается своеобразный «инь-ян» немецкой духовной пружины. А где пружина, там ищи источник энергии, в данном случае – исторической. Размышляя об этом образе, мы можем определить не только немецкую романтику как ностальгию по шаманской душе, но также и прусскую технократию как воплощение воли без души. Мы увидим в этом образе инквизицию в ее паническом страхе пустоты. Ощутим эйфорию реформации и эстетику социализма. Осознать катастрофу нацизма мы не сможем, но заметим, что после нее в немецкой культуре исчезло живое слово. Мы смутимся от циничной истерии феминизма. Оценим изящную магию гомеопатии (а по ходу – и умиротворение антропософии). И даже студенческую революцию 70-х, даже Евросоюз… Конечно, были в реальной истории этих мест и кельты с их мистицизмом, и пришедшие с римлянами евреи с их небесной этикой, во многом определившие облик городов на римской стороне Рейна. Но это уже не лесные образы. С другой стороны, лесной шаман в сердцах среднеевропейских аборигенов не умер окончательно. Недаром Рудольф Штайнер говорил, что в современной Европе живут переселенные души американских индейцев. Причем в малонаселенной Вестфалии дух шамана глубже, до сих пор ощутимее: люди осторожнее, внимательнее. При встрече с незнакомцем они как бы мысленно прислушиваются к шелесту листвы. Наоборот, рейнские регионы – это уже больше «северная Италия», как тут иногда шутят. То есть виноградники, карнавал. Некая южность, даже что-то одесское – я это слышу, например, в кельнском диалекте… А вот, что не понятно уже мне… Скажи… Вот Россия – богата первозданной природой. В Германии, где сращение города и деревни в пользу деревни считают великим достижением, мало кто знает, что большинство россиян, живущих среди океана природы, скучились в экологически мертвых городах. Это для европейца то же, что сидеть на мешке с апельсинами и питаться супом из сигаретных окурков.

{Поэт} Дело в том, мне кажется, что в России отношение к лесу до сих пор потребительское, охотничье, колонизаторское. То есть римское – говоря твоими словами. Современный городской человек любит проводить досуг на фоне ближайшего к городу леса, нисколько при этом не соотнося лес с собой. Для современного сельского жителя лес – это бесплатное приложение к деревне, там можно чем-то поживиться. Или просто опасный, непредсказуемый бурелом. Территория хаоса. Вообще, лес для нашего человека – это глобальное отхожее место. Куда можно свалить то, что не нужно, и где оно само как-то исчезнет, растворится. Такая черная дыра. Понимание того, что город – это машина по медленному уничтожению человека, идет очень медленно. В провинции молодые люди готовы отдать свой «шаманизм» и кудрявые березки за доступ к кубометрам выхлопного газа – лишь бы это была Москва или другой большой и желательно бетонный город. Супермаркет у нас привлекательнее суперпарка. Они, эти старые советские парки, сейчас, конечно, оживляются в центре Москвы. Но дух леса там отсутствует, это, скорее, диснейленды. Хотя… Вот это движение за сохранение Химкинского леса – оно было совершенно стихийное. Его можно считать первым постиндустриальным сигналом того, что «шаманское» пробуждается. Я знаком с «химкинскими» активистами: это одержимые природой люди, а потом уже общественные деятели и т. д. Кстати, 1989-й год в Германии – год падения Стены – начинался в Лейпциге с экологического протеста.

2. Футбол