Цеховик. Книга 1. Отрицание (СИ)

– Все эти годы я смотрела на тебя, как на ребёнка и совсем не заметила, как ты повзрослел. Когда ты успел? Как это произошло? За последнее время ты очень изменился. Ты возмужал, внутренне окреп, у тебя появился стержень. Я вижу перед собой уже не мальчика, а молодого мужчину. Это меня радует, но в то же время изумляет. Никогда, наверное, я не смогу понять такого чуда, как человеческая жизнь… Так, про что я… А, Егорка, мы с отцом тебя поздравляем. Мы тебя очень любим и желаем, чтобы ты успешно преодолел испытания, экзамены в школе и в вузе, чтобы ты нашёл свой путь в жизни и никогда с него не сбивался, и отстаивал свои принципы, вопреки всему, чтобы ты всегда оставался человеком. И смог бы стать человеком с большой буквы. Здоровья тебе, и ещё желаем сохранить таких замечательных друзей!

– Горько, – говорю я.

– Чего? – хлопает глазами мама.

– Отличный тост, мам! Спасибо! Горько!

Она не понимает, что за глупости я несу. Не успевает понять, потому что в этот момент её обнимает папа и целует. Не теряется, молодец. Вот я, значит, в кого.

Я ставлю пальцы на гриф и слышу электрический гул. Я джедай, говорю я себе, а это мой световой меч.

– Вить, намути там перегруз побольше, – подмигиваю я и беру медиатор.

Провожу пальцами по струнам, перещёлкиваю тумблер, переключая звукосниматели, в поисках более злого звука. И, наконец, бью по струнам. Та-да-дам, Та-да-да-дам…

Риф из «Дым над водой» все умеют играть. Невелика хитрость. Гитара рычит и визжит. Звук просто огонь. Полный ахтунг! Я вдруг испытываю невероятный драйв. Дважды прогоняю риф, увеличивая темп и вдруг пальцы срываются в соло. Нет, разумеется, никакого соло у меня не выходит, но набор звуков получается нормальным, взрывающим пространство, воющим и охающим.

Прикольно, мне нравится. Я раньше никогда не пробовал электро. Наверное, буду теперь тренироваться.

– Сыграй что-нибудь!

Я дурачусь. Гитара реагирует на малейшее прикосновение. Она воет, стонет, визжит, наводя, вероятно, дикий ужас на соседей. Это как подарить несмышлёному ребёнку барабан.

– Спой!

– Кого ты хотел удивить!

О, эту может и сыграю…

– Ребята, – вступает мама, – давайте всё-таки сначала к столу, а потом уже поиграем и попоём.

Спасительница моя. Надеюсь, все захотят попробовать гитару и до меня просто не дойдёт ход.

За столом справа от меня оказывается Рыбкина, напротив – Бондаренко, а слева Трыня.

– Егор, – шепчет он. – А вот этот мужик, Юрий Платонович и приходил к директору.

– К какому директору? – не понимаю я.

– Ну, к нашему, я тебе вчера рассказывал. Подарки интернату, забыл что ли?

– Серьёзно? Юрий Платонович?

– Отвечаю. Его видел. Может он по другому делу приходил, но стопудово был у директора нашего.

Я внимательно смотрю на Большака, а он, не замечая этого, слушает маму и улыбается ей.

После того, как все обтрескавшись выползают из-за стола, внимание снова возвращается к гитаре.

– Егор! Забацай! – требуют дарители.

И что я забацаю? «На лабутенах нах»?

– А можно я попробую? – спрашивает Платоныч.

Ещё один спаситель. Он берёт гитару, убирает перегруз, подтягивает струну, брякает, немного подкручивает ручки и начинает играть и петь. И его хрипловатый голос, ложась на звуки гитары, создаёт волшебство.

– Как много девушек хороших, – затягивает он и все замолкают. – Как много ласковых имён…

После «Сердца» он поёт «Шаланды полные кефали», а потом, неожиданно «Две гитары», «Как меня мама любила» и даже «Пропил Ванька прогулял» из репертуара Вали Димитриевич. Все слушают открыв рты. Да он артист, причём настоящий. В конце выступления он снова бацает цыганочку, но без слов и играет виртуозно, заставляя гитару рыдать. Гитару и моё собственное ментовское сердце.

Отыграв свой концерт, Большак прощается. Просит прощения и откланивается. Я выхожу проводить его в прихожую.

– Спасибо, Егор, что пригласил. Очень душевно у вас. Просто чудесно. Друзья у тебя замечательные и родители прекрасные. Я прямо сердцем расцвёл.

– Это вам, Юрий Платонович, большое спасибо. Просто огромное. Скажите, а это вы интернату подарки сделали?

Он прищуривается и внимательно смотрит на меня, а потом, чуть покачав головой и усмехнувшись, говорит:

– У всех свои секреты, правда? Некоторые, например, на гитаре не умеют играть почему-то. А про Ленина ты откуда взял? Что он «Монополь» любил?

– У Аверченко, возможно, – пожимаю я плечами, точно не помню. – Но вообще, Ильич по пиву был в основном.

– У Аверченко? – поднимает он брови. – У Аркадия? Ты случайно «Посев» или другую эмигрантскую прессу не выписываешь?

– В будущем прочитал, – усмехаюсь я.

Мы ещё минут десять разговариваем и он уходит.

– Ты чего так долго? – заглядывает Рыбкина.

– Да вот, Платоныча провожал. Поговорили с ним.

– А чего грустный?

– Во-первых, завтра на работу, а мне, честно тебе скажу, не хочется. Вот совсем не хочется.

– А во-вторых?

– А во-вторых, я после травмы играть не могу. Пальцы не слушаются, будто первый раз гитару в руки взял.

– Бедный, – говорит она и проводит рукой по моей голове.

Она уже обросла, но шрамы всё ещё хорошо заметны.