Цеховик. Книга 8. Запах денег

Я разваливаюсь в кресле и закрываю глаза. Надо попробовать задремать. Начинаю пробовать, но особых результатов в этом деле достичь не успеваю. Открывается дверь и входит Печёнкин.

— О, быстро вас, — усмехаюсь я, глядя на его помятое лицо, — в конвойные перевели. Охранять меня прислали?

Он проходит и садится напротив.

— Не зарывайся. Скажи спасибо, что я на тебя заявление не написал.

Полагаю, ему с огромным трудом даётся спокойствие да и вообще нахождение в одном помещении со своим обидчиком. Мы замолкаем. Я кручу головой, осматриваюсь. На стене висит большой парадный портрет Леонида Ильича. Рядом — Щёлоков.

— И зачем вы меня сюда привезли, товарищ генерал? — интересуюсь я. — Планы на вечер мне сломали.

— Планы ему сломали, — брезгливо складывая губы, бросает он.

«Ты мне кости сломал», — как бы говорит он своим видом и, наклонившись, тянется в карман пиджака за носовым платком, вытягивает несвежую тряпицу и вытирает мокрое от пота лицо.

— Скажите, Глеб Антонович, вы же москвич?

— Тебе-то что? — недовольно прищуриваясь, отвечает он.

Надо же, ещё и разговаривает со мной, не орёт и не плюётся. Интересное кино. И это после того, как мы… повздорили… Хм… Видать крепко их припекло.

— Да просто странно, — пожимаю я плечами.

— Странно ему…

— Странно, да. Вы же москвич, так почему в гостинице живёте? Вас что, с конфискацией имущества в провинцию перевели? Из квартиры вытурили?

— Не твоего ума дело, — обиженно говорит он. — Дохера знать хочешь. Меньше знаешь, лучше спишь, слышал мудрость житейскую?

— А может, вы её сдаёте внаём? Интересно же, в чём дело? А вы женаты, вообще? Ну, то есть, были когда-нибудь?

— Брагин! — взрывается он. — Засунь язык себе в жопу и молча сиди. Когда спросят — ответишь, а мне мозги канифолить не надо! Заткнись. А если ты не…

Он зависает, оставляя фразу без продолжения.

— Что? Чего вы замолчали? Изобьёте меня, если я не заткнусь?

— Найдётся, кому избить, — с сожалением и тоской по неосуществлённой мечте бросает он.

— Кстати, — не реагирую я на его слова, — я догадался, что с вами случилось. Вас жена домой не пускает, да? Пошёл, говорит, ты Печкин нахер! Сатир похотливый! Угадал? Да ладно, мы же хорошо с вами знаем друг друга и ладим, нет разве? Что за тайны, в конце концов?

Он отворачивается и пыхтит, пытаясь держать себя в руках. Неприятно, да?

— Слушайте, а вас что, дёргать уже начали, да? — поднимаю я одну бровь. — Не пойму я, ради чего аудиенция эта? Уже почувствовали петлю на шее? Что за хрень происходит, скажите по старой дружбе. Хотя бы в память о море дармового коньяка.

— В тюрьму тебя будем сажать. И коньяк, кстати, у тебя палёный.

— И почём сейчас генерал-майоры? Сколько дают за них?

Он издаёт неопределённый звук и, отвернувшись от меня, снова прикладывает платок к лицу. Я замечаю, что он морщится, но старается, чтобы это осталось незамеченным. Побаливают отдельные участки лица.

— Про коньяк зря вы, такого отличного коньяка во всём Союзе не сыщешь, включая «Берёзки» и «Альбатросы».

Печёнкин вздыхает.

— Слушайте, Глеб Антоныч, дело прошлое, расскажите, кого вы наняли, чтобы меня заземлить?

— Много думаешь о себе, — высокомерно отвечает он. — Кому ты нахер нужен, руки ещё пачкать.

— Да вы что, а Суходоев, значит, просто с катушек слетел?

— Понятия не имею, о чём ты толкуешь.

Заглядывает «хороший» полицейский. Карюк — «плохой», а этот вот, типа хороший, хоть и не представился и корки в лицо не сунул.

— Пройдёмте, — говорит он тоном тюремщика, будто произносит традиционное «с вещами на выход».

Ну что же, пройдёмте. Чего тянуть-то? Я встаю и Печёнкин тоже встаёт и выходит вслед за нами.

Меня проводят через просторную приёмную и заводят в большой роскошный кабинет. Паркет, ковёр, кожа, портреты вождей. Из-за стола поднимается статный дядя в генеральском мундире, грудь колесом и вся в орденских планках. Мужчина в самом расцвете. Волос у него нет, но его это не портит, наоборот, как Котовскому, добавляет мужественности. Орлиный нос, волчий взгляд, высокий рост, фальшивая ментовская улыбочка и вкрадчивый голос.

Голос, правда, я слышу не сразу. Сначала он проходит мне навстречу, рассматривает и протягивает руку. Ну, надо же, честь какая.

— Вот значит, ты какой, Егор Брагин, — улыбается он

Я вот, лопух, не научился за годы службы так улыбаться. Прямой был, как лом, и такой же гибкий.

— Ну что же, будем знакомы. Можешь меня называть Артуром Николаевичем. Я заместитель министра внутренних дел. Присаживайся.

Он радушно указывает на стул у длинного приставного стола из дуба. Я принимаю приглашение и сажусь, а он поворачивается к Печёнкину.

— Глеб Антонович, голубчик, вы бы не могли в приёмной подождать?

Пощёчина.

— Так точно, — поникшим голосом отвечает тот и идёт на выход.

Хозяин кабинета обходит стол и располагается напротив меня. Вот, такой либерал. Не показывает, кто здесь хозяин, а унижается до моего положения. Передовой руководитель, чё?

— Чеботарь, — поворачивается он к «хорошему» полицейскому, ещё стоящему здесь, — организуй нам чай с… с пирожными. Да, Егор? Попьём чайку?

Почему бы и нет? Лишь бы не подсыпали чего.