— Все, вы свободны, — я протянул Смородинцеву бумажку. — Предъявите на выходе часовому.
— Разум возобладал над злобой, — хмыкнул Смородинцев и посмотрел на меня честными лучистыми глазами. — Жалобу писать на незаконные действия?
— Пишите, если делать нечего. Все равно рассматривать ее будет мой приятель из соседнего кабинета.
— Да ладно, не бойтесь.
Он вышел.
— Во, фрукт, — покачал головой Пашка. — Давно таких поганцев не видел.
— Надо и Оюшминальда отпустить. Оснований не доверять им у нас нет.
— Пока нет.
— Скорее всего и не будет.
Пашка пошел освобождать Оюшминальда Ельцова. Вернулся через пять минут.
— Сделано.
— Возвращаемся к нашим баранам. Что мы имеем?
— Смородинцев и Оюшминальд были на даче после Кузьмы, раздавили там бутылку водки и удалились восвояси, — сказал Пашка.
— Правильно, — согласился я. — При осмотре места происшествия на столе стояла не водка, а бутылка коньяка и тщательно протертый стакан. Еще один стакан, разбитый, в мусорном ведре. Со следами рук неизвестного нам человека.
— Значит, на даче были еще посетители, которые хватанули коньячку, грохнули фужер и прорезали в хозяине дыру.
— У Новоселова был день приема по личным вопросам, что ли? Целая очередь к нему выстроилась.
— Совпадения бывают самые невероятные, — пожал плечами Пашка. — Так уж получилось, что именно в свой последний день Новоселову пришлось попотеть в светских беседах.
— Те два бугая, о которых говорил Смородинцев, скорее всего и были последними посетителями…
— Не исключено.
Раздался телефонный звонок. Пашка взял трубку.
— Норгулин слушает… Да… Да… Во разошелся… Сейчас будем.
— Что случилось?
— Надо искать бутылку. Бородуля на свиданку нас требует.
ПОТОМКИ ТОРКВЕМДДЫ
"Правда» открывалась материалом «В комитете партийного контроля при ЦК КПСС».
Если бы в КПК узнали, чем мы с Пашкой занимаемся, нас, наверное, расстреляли бы прямо у Кремлевской стены…
Как мы и ожидали, у Бородули вновь загорелась душа, а иных способов надраться в тюрьме, кроме как продать нам информацию, он выдумать не мог. Мы с Пашкой превратились в поставщиков водки. Этакий кооператив по безвозмездному обслуживанию арестованных ханыг. Если бы не изъятый самогон, который по закону подлежал уничтожению, то мы ничего бы не добились от Бородули.
Без дозы Кузьма наотрез отказывался говорить, память у него пробуждалась только досле стопки. Пришлось опять прибегнуть к проверенному способу.
— Я вот чего надумал, — важно начал он. — Вы расспрашивали про комбинат, но я тут не импотентен.
— Чего?
— Не компетентен. Анекдот, что ли, не слышали?
— Слышали.
— У нас был один очкарик. Из тех, которым все не так. Год назад у нас работал. Недолго продержался. У него, дурачка, была единственная радость в жизни — телеги на начальство строчить. О Новоселове он много чего вынюхал. Принялся жалобы катать. А потом весь как-то на нет сошел. И уволился. Больше я его не видел. Но, думаю, он вам много порассказать может… Если захочет, конечно.
— Как его зовут?
— Ионин фамилия. А имя… Вспомнил. Стасик. Как в анекдоте том. Помните?
— Помним. Еще чего ценного удумал взаперти? — спросил я.
— Пока ничего.
— Думай…
Мы вышли из изолятора.
— Мысль неглупая. Надо нам активно за комбинат браться. Как этого Ионина найти побыстрее? — спросил Пашка.
— Чего его искать? Сейчас зайдем в канцелярию облпрокуратуры. Там стеллажи от его жалоб ломятся.