Цель – выжить. Шесть лет за колючей проволокой

Трудно понять, что люди делают с людьми. А что должны были делать русские? Страшная битва за Сталинград съела последние запасы как военного и продовольственного материала, так и личного состава даже на стороне победителя – Красной Армии. А тут вдруг перед боевыми частями ставится задача, разместить, вылечить и кормить почти 100.000 военнопленных, физическое состояние которых катастрофическое. Несчастная толпа немецких солдат страдала в Сталинградском окружении от свирепствующего сыпного тифа и вшей, от голода и холода. Отсутствовал минимальный уровень гигиены. После капитуляции 6-й армии их постарались распределить по районам, которым еще не пришлось испытать разрушительность боевых действий. Но все это происходило в феврале-марте, в самый суровый период русской зимы. Каждый день плененным приходилось проходить по 20-30 километров без питания, в одежде, не предназначенной для зимы, ночевать под чистым небом и при этом вести бессмысленную борьбу с тысячами вшей. Проходить по 20-30 километров без перспективы на улучшение, каждый день слыша выстрелы конвоиров, кончающих с теми, кто больше не в состоянии идти. Кто же может перенести такие физические и психологические нагрузки? Следует считать чудом, что в живых вообще кто-то остался.

Социальный состав оставшихся в живых немцев можно было привести как доказательство того, что война является процессом отрицательного отбора. У честных и интеллектуалов шансов выжить меньше, чем у грубых и жестоких. Так и объясняется то, что из 13 немецких «сталинградцев» в лагере ни один из них не принадлежал к интеллигенции. Соответственно, мы имеем дело с тем видом людей, которые находят средства сохранения собственной жизни в любой обстановке, не испытывая при этом чувств типа стыда и тогда, когда эти средства явно применяются за счет более или менее такого же сострадальца. Воля сохранить собственную жизнь, как выходит из вышесказанного, прорывала даже эмоциональный барьер к каннибализму.

Как в такой обстановке верить в доброго Бога? Не чувствую я себя хорошо в обществе этой небольшой группы немцев. С одной стороны, им нравится видеть наш страх, с которым слушаем их рассказы о пережитом, а с другой стороны – осторожничают, боятся тесного контакта с нами. Мы, летчики, остались для них чужими. И с румынами общение тоже на нуле.

Большое влияние на мое умственно-душевное состояние оказал политработник лагеря – лейтенант Мейер. С удивлением я услышал его обращение ко мне на чистом немецком языке. Нет сомнения, что он вырос в Германии. Манера обращения свидетельствует о высоком уровне образования и интеллекта. Первые, будто случайные, беседы состоялись на темы, далекие от политики. Обсуждали вопросы философии, которыми я увлекался до вступления в ВВС. Он всегда интересно формулирует, приводит интересные доводы и аргументы. Мне приятно спорить с ним. После работы и ужина вечером сидим с ним на скамейке, что у самого берега Волги, и беседуем, как старые знакомые. Мысли не покидают меня даже во время работы в поле, пытаюсь определить свою позицию в споре и подготовить новые аргументы.

Уже привычные вечерние беседы на некоторое время прерываются – я получил солнечный удар. Работая в поле, я упал без сознания. Меня перенесли в лагерь, где я познакомился с молодой женщиной – врачом лагеря. Она разместила меня в медпункте и очень заботилась о моем здоровье. Какими лекарствами и средствами она меня лечила – забыл. Помнится, что лежал я один в небольшом помещении, и товарищи приносили мне положенное питание не без надежды на то, что больной не захочет есть. Так часто и случалось.

Нередко врач приходила ко мне и пыталась побеседовать со мной. Ее знания английского и немецкого были плачевные, то есть коммуникация между нами протекала на довольно низком по содержанию уровне. Уровень мог подниматься только в присутствии политрука Мейера, а это, как мне показалось, отнюдь не нравилось Тамаре Николаевне, как ее звали. Слишком уж Мейер определял тему разговора по своим соображениям, которые, казалось, не соответствовали желаниям женщины.

Поправился я быстро, и дежурный требовал выхода на работу. Это происходило в присутствии Мейера и Багровой Т. Н. – а они на это согласия не дали: «Нам в лагере нужен санитар. Есть ли у вас хотя бы малейшее медицинское образование?» «Конечно, есть!» – я отвечаю с полной уверенностью, так как моя мать в родной деревне проводила курсы по первой медицинской помощи, а я часто помогал ей демонстрировать разные приемы.

Так я стал санитаром и продолжал спать в медпункте. Так началась моя карьера помощника врача. Я знал, что среди «старого» состава есть военный санитар, более подготовленный, и почему выбрали меня, тогда я не знал. А причины, как оказалось впоследствии, были у обоих опекунов разные. На этом месте прерываю хронологию событий, чтобы рассказать предварительно о другом.