Целебный яд

У непривыкшего еще к выпивке Петера Арендса начала кружиться голова. При виде вновь наполненной кружки его стало мутить, и он почувствовал себя плохо. Он сделал попытку отлить немного пива из своей кружки, но наблюдательный Губерт заметил его движение и поспешил дать знак фон Шлетову. Последний тотчас же встал, ударил шпагой плашмя по столу и властно крикнул:

— Silentium, фукс Петер Арендс!

Петер Арендс поднялся с виноватым видом.

— За нетоварищеское поведение штрафую фукса Петера Арендса дополнительной кружкой пива! — отрезал старшина и троекратно ударил шпагой по столу. Все встрепенулись. Дрожащими руками молодой фукс поднял кружку и с трудом, большими глотками, выпил горькую жидкость. Он почувствовал, как алкоголь разлился по всему телу и мозг его затуманился. С видимым усилием он опустился на свое место и мутным взглядом обвел окружающих.

В знак одобрения студенты застучали кружками по столу.

Петер Арендс почувствовал, что теряет сознание. Он покачнулся и сполз со стула.

За столом громко захохотали.

Тогда незаметным кивком головы фон Шлетов подал знак Гансу Зелле. Тот с помощью одного из фуксов поднял и вынес из комнаты бесчувственного Арендса.

Осенний дождь не переставал.

Извозчик Франц терпеливо дожидался со своей пролеткой и хромой лошадью перед трактиром. Он весь продрог сидя на козлах в широком пальто и выцветшем от солнца и непогоды, когда-то черном и блестящем цилиндре.

Ганс Зелле и его коллега привычным движением бросили в пролетку бесчувственное тело своего товарища. Франц очнулся и молча дернул вожжи.

Это происшествие не произвело на сидевших в трактире абсолютно никакого впечатления. Все продолжали пить и веселиться, а кто был послабее, выходил на чистый воздух. Только двое из собутыльников проявили неслыханную выдержку: старшина и фукс-майор, — тем самым они подавали своим питомцам пример, как нужно опоражнивать кружки.

В ночной тишине раздавался неторопливый, неровный цокот копыт хромой лошади, везшей свой безмолвный груз на студенческую квартиру… Вперемежку с ним доносились звуки старой студенческой песни: „Vivat academia, vivat professores!..“

Глава IV

В Роттердаме — письмо, маленький воришка. Контора ван Снуттена. На клипере „Голландия“.

Стоя перед открытым окном гостиничной комнаты, Карл полной грудью вдыхал свежий утренний воздух. Ему казалось, что в легком дуновении ветра он чувствует дыхание моря, хотя до него было около двадцати километров.

С улицы доносился шум множества человеческих голосов, тяжелый конский топот по мостовой, выкрики уличных торговцев. И все это отражало напряженную жизнь, начинавшуюся с самых ранних часов дня.

Прошел уже целый месяц, а Хасскарл все еще не мог привыкнуть к новым условиям жизни и продолжал с интересом изучать этот крупный центр западноевропейского побережья. Однако сознание, что подходит к концу тягостное ожидание корабля, который должен был унести его к берегам Ост-Индии, ободряло его и он уже не жалел о проведенных в томительном ожидании днях. Но стоило ему задуматься о своем положении в Роттердаме, как его еще сильнее тянуло на родину — туда, в Кассель, Бонн, куда угодно, только подальше от шума и сутолоки этого чужого города, где каждый думал только о деньгах и прибылях.

Безделье начинало его тяготить. Проходили дни и недели, и ему казалось, что он сидит как немощный старец, со скрытой тревогой ожидающий, что принесет ему завтрашний день.

Его постоянно мучило чувство неуверенности. Он не был уверен в осуществлении столь щедро данного ему обещания, не был уверен в скором отбытии торгового корабля, наконец, не был уверен и в себе самом. Имеет ли вообще смысл вся эта поездка? Достигнет ли он поставленной цели, внесет ли что-нибудь новое в сокровищницу человеческих знаний? Если нет, то зачем же предпринимать это далекое путешествие? Карл знал, что он едет не на увеселительную прогулку. Ну, а если поездка вообще не состоится?..

„Каждый человек должен носить в своем сердце хотя бы частицу силы Прометея! Орлы клевали его печень, и он испытывал жестокие муки, но… помни об истине и правде! В них залог твоей силы!.. Не забывай о них, сын мой!..“ Эти напутственные слова окрыляли тянувшегося к знаниям Карла. С ними он связывал образ самого близкого ему человека, оставшегося в родном городе. Это был образ стареющего отца со строгим выражением лица, на котором светились темные, ласковые глаза…

Легкий стук вывел его из задумчивости. В дверях показалась горничная. Она бесшумно вошла в комнату и положила на столик письмо.

— Это вам, — сказала она.

Карл поблагодарил ее кивком головы и, не успела она еще закрыть за собой дверь, как он уже держал в руках почтовый конверт. Но письмо было не от отца. Нет, нет, почерк был совсем незнакомый и… как будто женский. Да, это была женская рука. Странное дело! Он с удивлением распечатал конверт и вынул лист бумаги, исписанный мелким почерком. Вот, что он прочел:

„Дорогой Карл,