Целебный яд

— Сюда, — промолвила девочка, свернув на боковую тропинку, под свод лиан.

Карл последовал за ней.

— Пала, когда слег твой отец? — спросил он.

— Недавно. Три дня болен.

„Три дня… Эх, если бы здесь не эта ужасная лихорадка… все было бы иначе, — думал Карл. — Просто губит людей… Бич всей колонии… Как это она меня еще не скрутила?..“

Вскоре они вышли к жилищам рабочих в конце сада. Это были построенные на коротких бамбуковых сваях маленькие низкие хижины. Можно было подумать, что какой-то капризный хозяин, не нуждаясь в них и не зная, куда их девать, разбросал их как попало на этом месте.

Хижина Каноминджао ничем не отличалась от других. Она была такая же маленькая и низкая, стояла на нескольких сваях и еще издалека предупреждала о бедности и нищете ее обитателей. Стенами ей служили сплетенные из тонких бамбуковых стеблей рогожки. Окон в хижине не было. Свет внутрь жилища проникал через квадратные отверстия в стенах. Крышу покрывали пальмовые листья.

Карл бывал и раньше здесь, и вид этих жилищ не производил на него особенного впечатления. Он не терял надежды, что ему когда-нибудь удастся испросить у голландских властей хотя бы небольшую сумму на улучшение жилищных условий рабочих. Однако до сих пор реализовать этот план ему, увы, не удавалось.

Девочка быстро вбежала по узкой деревянной лесенке, и Карл поднялся за ней. В хижине была одна-единственная комната. В ней ютились все члены семьи Каноминджао.

Войдя в хижину с яркого света, Карл сначала ничего не мог различить. Даже первые два-три шага он сделал наощупь. Квадратное отверстие в стене было слишком мало, чтобы пропускать достаточно света. Пахло сухой травой и потом.

Не успели еще глаза Карла привыкнуть к полумраку, как он услышал тихий стоп, доносившийся из угла комнаты. На протертой рогожке лежали трое. Рядом с обросшим бородой и истощенным Каноминджао вытянулся маленький мальчик лет восьми, а около него мать Палы. Они были еле прикрыты какой-то дырявой тряпкой. Лица у них были желтые, испитые. У изголовья лежали две полых тыквы, в которых Пала приносила воду для питья. Рядом стояла глиняная миска с вонючим прокисшим зельем и еще одна — с остатками пищи. Мухи переползали с одной миски на другую, с громким жужжанием летали по комнате. На стене висели высушенный череп какого-то животного и фантастическая человеческая фигурка с двумя головами и четырьмя скрещенными на груди руками.

Карл присел на корточки и стал разглядывать больных. Их взоры были устремлены на него с немой мольбой.

— Оказывается, Пала, болен не только твой отец.

— Да, господин. Мама, Садо — давно больны.

Каноминджао бредил. Вдруг он стал говорить громче, и тело его забилось в судорогах. Мальчик лежал неподвижно, и только по его глазам можно было заключить, что в нем еще теплится жизнь.

Карл положил руку на лоб Каноминджао. Он весь горел. Еще держалась высокая температура после утреннего приступа. Больной громко хрипел. Приступ не достиг еще своей кульминационной точки. Но когда он пройдет, через два дня вернется с новой силой и так неделями, месяцами, годами будет изматывать несчастного. Все зависит от того, сколько времени выдержит больной. Но может случиться чудо, и больной выздоровеет. Такие мысли проносились в голове Хасскарла, когда он смотрел на распростертого перед ним Каноминджао.

— Пала, что ты даешь больным? — тихо спросил Карл.

— Маме и Садо даю чай. Травы пьют…

— Только это? А еще что?

— Другого ничего.

Отец зашевелился и простонал:

— Воды! Немного воды!

Пала схватила тыкву и выбежала из хижины. Немного погодя она вернулась, наклонилась над отцом и попробовала его приподнять. Карл помог ей. Одной рукой поддерживая голову Каноминджао, он другой поднес сосуд к его пересохшим губам. Больной стал жадно пить. Капли пота выступили у него на лбу. Он выпил все содержимое сосуда и сразу же как-то весь обмяк. Карл осторожно опустил его на подстилку.

— Пала, ты не даешь ему ничего другого?

— Другого? Ничего, — покачала головой девочка. Потом, вспомнив, добавила:

— Старый Маликарандо дал этот череп. Будда тоже помогает: дает воду, свет.

Девочка с опаской посмотрела на череп, потом перевела взгляд на висевшую на стене маленькую глиняную двуголовую фигурку и со страхом трижды ей поклонилась, скрестив руки на груди.

Картина была печальная. Трое больных — три живых трупа, беспомощная маленькая девочка, жестокая лихорадка и напрасные надежды. Вот, что он увидел в тесной и темной хижине Каноминджао. Несчастный ребенок… В страхе она не знала, что ей делать. Она, должно быть, и не думала о еде. Но если бы и думала, откуда могла она ее взять… Ей только оставалось молиться. А подарок Маликарандо как раз и напоминал ей о молитве. Она и молилась.