Целестина

Возле еврейского центра по эмиграции толпились мужчины в светлых шляпах. Безбородые, в костюмах по варшавской моде, они даже ругались на польском и, если бы не район и синагога, были бы неотличимы от поляков. Похоже, обеспеченные евреи решили, что раз немцы ушли, – значит можно делать то, что было давно пора. И надо успеть, пока снова не стало нельзя.

Целестина невольно вспомнила местную мужскую шутку, которую почему-то знают все гимназистки: что в Бресте-над-Бугом две православные церкви, два католических костела, две синагоги и два публичных дома – потому что один для богатых, а другой для бедных.

Конечно, если порыскать на границе с Киевкой, где гетто превращается в россыпь знакомых деревенского вида домов, можно наткнуться на ещё несколько мелких “божниц”. Но они не считаются, потому что совсем для бедных. Как не считаются и другие, мелкие публичные дома.

Чуть дальше, перед домом негоцианта Лазаря Калинского, стояли ломовые лошади, запряжённые в грузовую повозку. Первый шкаф уже погрузили.

Целестина подошла ближе и увидела, что юная Хеня Калинская машет рукой из окна.

– Что угодно пани?– поинтересовалась наша героиня.

– Нам надо с твоей бабушкой поговорить,– Хеня на всякий случай сказала это по-французски – но с таким правильным польским прононсом, который и в Кракове редко услышишь,– У нас могут быть вещи, которые ей интересны.

– Она мне не совсем бабушка,– ответила Целестина,– А говорить ты можешь и со мной. Бабушка занята.

– Ах да, я забыла. Её же хоронили сегодня.

– А вы куда уезжаете? Тоже на кладбище?

– Нет. В Ковель, к родственникам.

– Вы там огурцы выращивать будете?

Хеня нахмурилась.

Тересполь, крошечный городок по ту сторону Буга, прямо напротив Крепости, считался огуречной и капустной столицей Второй Речи Посполитой. Консервы из солёных огурцов и квашеной капусты вывозили даже в Америку – во всяком случае, об этом говорили рекламные проспекты в бакалейных лавках.

Капустой занималась семья Гас. А вот огурцами – как раз братья Калинские. Но теперь Тересполь оказался на другой, немецкой стороне Буга. Даже Целестине было понятно, что с тереспольскими огурцами в этом году будет беда.

– Ты что, не понимаешь,– Хене явно не хватало французского, чтобы передать переполнявшие её чувства,– Мы для русских – буржуи. Они всё у нас отберут! Надо бежать, пока они про нас не вспомнили.

– Так Ковель тоже теперь под русскими будет,– предположила Целестина,– Или под немцами? Он же тоже Кресы Всходни. Значит, там должны быть русские.

– Не важно. Там они нас искать не будут. Будет время переждать, присмотреться.

– Скажи, а правда, что однажды команда корабля по пути в Америку вскрыла жестянку огурцов от Калинских, чтобы перекусить – а оказалось, там не огурцы, а чистый спирт?

Хеня хмыкнула.

– Мы, Калинские, не продаём плохие товары,– отчеканила она,– А что у них там, в Америке, сухой закон – так это они сами его и приняли. Мы в их рекомендациях не нуждаемся. Огурцы у нас хорошие и сами по себе.

– Огурцы у вас и правда хорошие. Поэтому у вас и покупаем. Подскажешь, как найти раввина Соловейчика?

– В Большой Синагоге он. Где ему ещё быть?

– Мало ли. Сейчас все куда-то бегут и переезжают.

3

Синагога возле площади Пилсудского – это та, что для богатых. Шестиугольная, с арочными полукруглыми окнами и кирпичной оградой, – она выглядит намного значительней, чем здание городского Совета на другой стороне улицы. Что не удивительно – ведь Совет не Управа Воеводства, он вообще почти ничего не решает.

А вот евреи значили для города очень много. Доходило до того, что при городском президенте-поляке обязательно служил вице-президент из местных евреев.

Кованые ворота были заперты, но за оградой синагоги ходили местные, о чём-то переговариваясь. Сторожа поблизости не было, так что Целестина решила никого не звать. Когда гимназистка ломится в синагогу – это всегда подозрительно.

Она обошла ограду с тыла и чуть не угодила в топкую лужу. Дальше, за лужей, был дом раввина – приземистая одноэтажная деревянная хата, совсем неотличимая от тех, в которых живут местные крестьяне.

Если Хеня ничего не перепутала, в дом стучать бесполезно. Сейчас Хацкел Соловейчик наверняка на втором этаже, в библиотеке – разбирает новые книги, которые принесли недавние беженцы.

Целестина отлично помнила, какое из окон выходит из библиотеки. Но из-за проклятой лужи ей всё равно пришлось помучаться, чтобы найти подходящее место, почти у самой воды.

Лишний раз оглянулась – прямо как тот русский солдат. Осторожность не помешает. На площади перед синагогой было людно, но сюда никто не смотрел.

Целестина достала из портфеля ножик и начертила возле ног круг, описала его квадратом и начертила по углам четыре буквы еврейского алфавита: Реш, Тав, Нун, Ламед. Потом чуть пригнула ноги, подпрыгнула – и прежде, чем успела вдохнуть, внезапный порыв ветра подхватил её, поднял в воздух, пронёс над оградой и одним махом усадил на подоконник того самого окна на втором этаже синагоги. И в нос тут же ударило запахом старых книг.