Целитель #04 - Новый путь

Крякнув, я энергично нажал заступом, поддевая здоровенную морковь, отъевшуюся за лето, – оранжевая маковка с увядшей ботвой выглядывала из разворошенной грядки, словно не умещаясь в недрах сочного чернозема. Уродился овощ! Второй мешок набиваю.

Я устало выпрямился, разминая ноющую спину. Настя в безразмерной вылинявшей кофте и в старых трениках, дырявых от искр, пыхтела у изгороди, сражаясь со свеклой. Какое-то нашествие корнеплодов.

– Та-ак… – закряхтела сестренка, опускаясь на корточки. – Ну, вот куда столько бурячка? Как понаса-а… дят!

Отпустив последний слог, она пошатнулась, обеими руками выдирая огроменную свеклину.

– Шо нэ зъим, то понадкусываю! – выдал я, шуткуя. Настя хихикнула, а соседские куры, будто не уловив юмора, всполошились, заквохтали. Великолепный красно-бурый петух, шикарный, как павлин, взлетел на забор, сотрясая беленый штакетник.

– А ну, кыш отсюда, бульон! – грозно крикнула сестричка, швырнув мелкую свеколку в нарушителя границы. Залётный певень не снес грубого обращения – свалился с оградки, истошно кудахча.

– Как ты могла! – фыркнул я. – Его теперь куры любить не будут.

– Так ему и надо! – мстительно сказала сестренка.

По узкой, заросшей травой улочке с набитой колеей проехал, громыхая расхлябанными бортами, «газон» Мыколы Ляхова. Водила посигналил мне, и я, вздрогнув, поспешно вскинул руку в ответном жесте.

Суета творилась по всему поселку – дачники собирали последний урожай. Сады клубились лиственными облаками, и в этой увядавшей, но все еще пышной, глянцевитой зелени плавали крыши, подобные днищам кораблей, опрокинувшихся вверх килем. С перелопаченных делян доносились неразборчивые голоса и зовы. В дальней стороне наигрывало радио, передавая концерт по заявкам, а кто-то уже и сам запевал, выводя тягучие хохляцкие рулады. Пахло увядшей травой и дымом – белесые шлейфы от костров восходили наискосок, тая в пронзительно синем небе.

– Долго еще? – заныла Настя.

– Да ты отдыхай, – спохватился я. – Хватит уже.

Зверски скручивая вялые гриновые хвостики, будто скальпы снимая с морковок, я набрал полный мешок. Чертова пастораль…

У меня, между прочим, день рожденья! Двойной даже – семнадцать стукнуло моему юному организму, а зрелому и перезрелому «Я» шестьдесят второй пошел. Хотя… как тут разделишь? У престарелой личности сложился странный, мне самому непонятный симбиоз с отроческим телом, куда она переселилась – я сплотился с «реципиентом» в причудливую химеру. Рассуждаю, как опытный, видавший виды мужчина, и влюбляюсь, как мальчик!

По привычке обшарив глазами улочку, глянув на другую сторону, где за крошечным вишневым садиком прятался пустырь, заросший могучим бурьяном, я вздохнул.

«И нет нам покоя – гори, но живи…»

– Настя, отдохни! – выбил вслух, завязывая мешок.

– О‑ох… – Скривилась сестричка, хватаясь за поясницу, и сказала жалобно: – Лучше бы мы днюху твою отмечали!

– Какая днюха, чучелко? – Мефистофельская ухмылка изломила мои губы. – «Наполеона» ж нету.

– За два дня слопали! – рассмеялась Настя. Тут треснул сучок, сгорая в костре, и она всполошилась: – Так, борщик переварится!

– Всё под контролем, – заверил я, снимая крышку с подкопченного котелка. – Фасолька доходит, сейчас мы капусточки… И картошечки… – Смахнув с изрезанной разделочной доски ингредиенты, решительно объявил: – У меня перерыв!

– «Новости» опять? – Сестренка упруго потянулась, и я отвел глаза.

– А як же! – иногда в моей речи тоже проскальзывал суржик.

Летний «теремок» мы сколотили с краю участка, под раскидистой шелковицей – обшили досками и выкрасили зеленой краской, как домик Карлсона.

Потопав по гулкому крылечку, чтобы стряхнуть грязь, налипшую на ботинки, я прошел в единственную комнату. Дачный стандарт: между дверью и запрещенной печкой важно расплылся пухлый диван; к стене без сил привалился старый покосившийся шкаф, а скромный столик, застеленный клеенкой с подпалинами, жался к окну. Из бэушного интерьера выбивался стильный комбайн «Беларусь» – сверху проигрыватель, снизу черно-белый телик и приемник сбоку.

Лишь только я включил это чудо техники, как трансформатор злобно загудел – рука сама метнулась, подкрутила черную эбонитовую ручку, выводя вздрагивавшую стрелку на безопасные 220.

Разогревшись, телерадиола заговорила проникновенным голосом Игоря Кириллова:

– …Рассматривая проблемы социалистической интеграции на вчерашнем заседании Комитета СЭВ по реформам, товарищ Эрих Хонеккер заявил, что до сих пор игнорируется такой важный резерв повышения экономической эффективности, как международное разделение труда. А ведь ГДР за годы народной власти достигла впечатляющих успехов в развитии машиностроения. Достаточно вспомнить, что еще в пятьдесят восьмом году Дрезденский авиационный завод выпустил турбореактивный «Бааде‑152», пассажирский самолет собственной конструкции…

На экране Хонеккер, блестя залысинами, вдохновенно вещал с трибуны. Пожалуй, лидер ГДР, да еще Густав Гусак, выбившийся в президенты Чехословакии, прониклись идеей «Восточного Общего рынка» сильнее Брежнева с Косыгиным. Хотя не так уж все просто.