Целитель #06

Если честно, пугали и угнетали не сами сюжеты снов, а то, что они могли быть вещими.

«Вот только этого мне еще и не хватало! — мрачно подумал я, прислушиваясь к возне на заднем сиденье, где хихикали и перешептывались мама с Настей. — Видеть будущее? На фиг, на фиг…»

— Пап, — спросил я, лишь бы отвлечься, — а жить вы где будете? В Праге?

Отец, задумчиво созерцавший проплывавшие пейзажи, встрепенулся.

— Нет, наших спецов расселят в Миловице, там стоят части ЦГВ… э-э… Центральной Группы Войск. Танкисты и летчики. Мне даже фотки показывали — приличный, такой, городишко — многоэтажки, Дом офицеров… Оттуда километров сорок до Праги, где у «Теслы» главная контора. Район такой… То ли Глаубетин, то ли Хлаубетин. Вот там. Придется помотаться, конечно…

— Так я не в Праге буду учиться? — разочарованно протянула Настя.

— Доча, сам не знаю пока! — обернулся к ней папа, прикладывая пятерню к сердцу. — Или в Миловице, или в Праге, в школе при посольстве. Разберемся на месте!

— Ты только правильно разберись! — озаботилась доча. — Ладно?

— Ладно, ладно! — светло и весело рассмеялся отец.

Я понимал его. Человек впервые в жизни выезжает в загранкомандировку, да еще в длительную! Конечно, «курица — не птица, ЧССР — не заграница», но все-таки…

— Так там завод будут строить или как? — поинтересовался я, собирая инфу.

— Или как! — жизнерадостно хохотнул папа. — Корпуса уже стоят, сейчас дело за начинкой. Будем нашу электронику собирать — и в Европу! Кстати, твои «Коминтерны» тоже в серию пойдут. Знаешь, какое у них экспортное название? «Совинтель»! Как у всего нашего ПО. Нет, это не программное обеспечение, а…

— …Производственное объединение, — кивнул я. — Кстати, нам выходить.

Заболтавшись, мы и не приметили, как оказались в Шереметьево. Разгрузив бедный «Иж-комби», я взял вес двух пухлых чемоданов, и тотчас же с прозрачных стен аэропорта поплыл деловитый, хотя и приятный голос дикторши, опадая с металлическим призвуком:

— Уважаемые пассажиры! Начинается регистрация на рейс Москва — Прага…

* * *

Будучи многажды оцелован, я стоял у стеклянной стены, оправленной в сталь, и смотрел на бетонное поле. По белому борту «Ил-62» чертилась красная линия, подводя горделивое «Československé aerolinie».

Губы сызнова наметили улыбку, и я опять стер ее — негоже радоваться в момент прощания. Громадье планов тасовалось в моей голове, и даже какая-то растерянность набухала — куда ж мне столько свободы? Оставили одного «на хозяйство»!

«Ох, и похозяйничаю…» — уголки рта дрогнули и полезли вверх.

От надсадного рокочущего свиста турбин заныли стекла, и лайнер тронулся, словно нехотя. Видели меня родные или нет, но я все равно замахал рукой, отсылая крайний привет.

«Ильюшин» медленно вырулил, разогнался и легко, как бы невзначай, оторвался от земли, по-птичьи поджимая шасси. Устремился вверх, набирая высоту, пока не канул в облака.

Я остался один.

«С Ритой!..» — улыбка победно шелохнула холмики щек.

Вторник, 25 января. Раннее утро

Москва, Ломоносовский проспект

Спал я плохо, а электричка от Крюкова до Ленинградского телепалась минут сорок. Поневоле задремлешь. Пригрелся — и уплыл в осовелый нереал.

Ночью мне снова снились баррикады и автоматный огонь, выкашивавший озверелую толпу. Майданный дух ощущался столь явно, что в носу свербело от вони жженой резины. Поначалу тлела надежда, что видения пошли на ум из воспоминаний о будущем, но я четко различал во сне не киевскую площадь Калинина, а Останкинскую телебашню… Главное здание МГУ… Ленинградский вокзал…

«Подъем!»

Вялый, я прошелся по перрону ломким шагом, заряжаясь бодростью от ходьбы, а в метро меня опять развезло. Сквозь мучительный полусон донесся проникновенный женский голос:

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — «Университет».

Лишь только за окнами вагона замельтешили желтые плитки путевой стены, я встал, перебарывая ленивую натуру, и обещая себе выспаться, как следует.

Покинув ротонду вестибюля, обрадовался нетронутому снегу на клумбе. Решительно набрав горсть жгучего холода, умылся, стеная и вздрагивая. Выдохнул, смаргивая тающие снежинки, и достал носовой платок. Хорошо!

Мозги продрало ледяной резью, растворяя вязкую, клейкую дрему, и я окончательно воплотился в явь. Сразу же и настроение полезло вверх. Каникулы! Уже! И аж до седьмого февраля.

Это было здорово — соскочить с беличьего колеса учебы, дать себе передышку. Да просто посидеть в тишине и покое, обдумывая житие! Одного воскресенья мало, выходной — как большая перемена между двух недель беготни.

Поправив вязаную шапочку, я заулыбался довольно, и тут, словно вторя студенческим радостям, солнышко рассупонилось, снимая с себя белые облака с сизой опушью. Москва заиграла, заблистала отражениями в живых лучах. И туманящийся шпиль МГУ, и белая «летающая тарелка» цирка, и узорная кладка кинотеатра «Прогресс» высветились ярче и четче, будто в первые дни весны.