Целитель

С каждым новым доводом руки Керстена становились все тяжелее, все жестче и все сильнее нажимали на желудок и больные нервы пациента. Дыхание рейхсфюрера стало прерывистым. Он прокряхтел:

— Я… понимаю… Но я… я… не могу… не могу…

Керстен сильнее нажал ладонями и пальцами, за двадцать лет работы накопившими грозную силу. Тело Гиммлера скорчилось в конвульсиях.

— Слушайте меня, — повелительно сказал доктор.

Гиммлер едва слышно пробормотал:

— Что… что?

— Отдайте мне норвежских, голландских и датских заключенных.

Прерывисто дыша, Гиммлер простонал:

— Да… да… да… Но дайте мне время.

— Действуйте самостоятельно, — продолжал приказывать Керстен. — Ничего не спрашивайте у Гитлера. Никто не будет вас проверять.

— Да… да… — задыхался Гиммлер. — Вы правы, конечно.

Руки, так легко наводящие ужас, ослабили давление. Гиммлер глубоко вздохнул. Он пришел в себя и прошептал:

— Было бы чудовищно, если бы Гитлер услышал этот разговор.

Керстен еще немного смягчил движение пальцев и рассмеялся:

— Что я слышу! Вы не можете защититься от шпионов? Вы, единственный человек в Германии, которого нельзя застать врасплох?

— Да, правда, — пробормотал рейхсфюрер. — Но если бы Гитлер услышал хоть слово…

— Не думайте об этом, — дружелюбно сказал Керстен.

Он опять принялся за массаж — так, как это делал обычно. Его пациент почувствовал, что оживает. После недлинного молчания доктор продолжил:

— Это освобождение легко организовать. В Стокгольме я часто встречался с Гюнтером, министром иностранных дел. Мы много говорили об узниках концлагерей, и он готов со своей стороны сделать все, чтобы принять заключенных из северных стран в Швеции…

Керстен замолчал и посмотрел на Гиммлера. Заговорив наконец о грандиозном плане, который они с Гюнтером так долго разрабатывали, доктор понимал, что очень сильно рискует. Эта интрига, затеянная в чужой стране, сговор такого сорта — какие чувства это может вызвать у Гиммлера? Ярость? Страх? Недоверие?

Но Гиммлер находился в состоянии такого физического блаженства, что ему было важно только одно — чтобы оно продолжалось как можно дольше.

— Я вижу… вижу… — сказал он, не открывая глаз.

— Шведы не понимают, не принимают такое обращение с несчастными заключенными в концлагерях. Пытки, которым вы их подвергаете, их ужасают. А особенно если речь идет о норвежцах и датчанах — их братьях по крови.

Увлекшись, Керстен воскликнул:

— Они ведь могут объявить вам войну!

Веки рейхсфюрера разомкнулись, и, встретив его взгляд, Керстен испугался, что зашел слишком далеко. Но состояние эйфории все еще продолжалось, и Гиммлер рассмеялся:

— О нет, мой добрый господин Керстен. У нас пока еще достаточно сил, чтобы размазать их по стенке.

Гиммлер встряхнулся и радостно встал с кровати. Доктор не только привел его в хорошее самочувствие, но и развеселил.

— Вот что мне важно — это знать, заинтересованы ли вы лично в освобождении этих заключенных.

— Именно так, — сказал Керстен.

— Тогда я об этом подумаю. Я слишком многим вам обязан, чтобы не обсуждать дело, которое вы принимаете так близко к сердцу. Но срочный ответ вам не нужен?

— Нет-нет, — ответил Керстен. — Но когда я в следующий раз поеду в Стокгольм, он мне понадобится.

— Очень хорошо, — ответил Гиммлер.

Керстен посчитал, что выиграл партию.

Глава одиннадцатая. Западня

1

Вообще-то Гиммлер должен был еще долго пробыть в своей штаб-квартире в Восточной Пруссии. Доктор знал, как сильно одиночество и уныние Хохвальда влияют на Гиммлера и способствуют его собственному влиянию на рейхсфюрера. В расчетах Керстена на быстрый успех это обстоятельство играло существенную роль.

Но Гиммлера срочно вызвали к Гитлеру в Берхтесгаден, в его логово, его святилище в Баварских Альпах. Там, в святая святых, рейхсфюрер встретился со своим кумиром. После этого Керстен больше ни на йоту не смог продвинуться к своей цели. Не отказывая явно, Гиммлер уклонялся от прямого разговора.

Наконец, в середине июля рейхсфюрер в сопровождении доктора поехал обратно в Хохвальд. В Берлине, где они остановились на несколько дней, у доктора создалось впечатление, что его доводы опять возымели действие, начали, так сказать, вгрызаться в Гиммлера, освободившегося наконец от чар своего хозяина. Там, в столице, доктору ловко, незаметно и действенно помогал Шелленберг.

Но стоило им приехать в Восточную Пруссию, как Керстен почувствовал, что его пациент буквально сам пошел к нему в руки. Он даже удивился, когда понял, какой путь в голове Гиммлера проделала идея, которую он каждый день упорно пытался ему втолковать.

Двадцатого июля 1944 года перед сеансом лечения Гиммлер сам сказал доктору:

— Я думаю, что вы правы. Мы не можем уничтожить всех. Надо продемонстрировать благородство в отношении германской расы.

— Рейхсфюрер, — вскричал Керстен, — я всегда, всегда знал, что вы замечательный руководитель… Как Генрих Птицелов.