Целитель

Он рассчитывал на хорошо известную его окружению слабость рейхсфюрера, над которой частенько подтрунивали высшие офицеры СС. Гиммлер, чьи моральные качества были столь же невыдающимися, как и физические, чья жизнь полностью исчерпывалась его строгой диетой, работой над секретными досье, женой и любовницей, одинаково мало для него значившими, — этот худосочный и тщедушный педант мечтал быть сверхчеловеком, эталоном настоящего немца, атлетом, воином, неутомимым едоком и любителем выпить, образцом для воспроизведения избранной расы. Временами он пытался соответствовать этой своей фантазии. Он собирал офицеров своего штаба для гимнастических упражнений, в которых и сам принимал участие. Его мускулатура была убогой, движения были неуклюжими и скованными — он был необыкновенно смешон, как клоун, как герой Чарли Чаплина среди эсэсовцев. Гиммлер представлял собой карикатуру на тех, кто занимался одновременно с ним, на тех, кто обладал гибким и мощным телом, тренированным и привычным к любым испытаниям. Контраст был столь явным, что даже рейхсфюрер все-таки замечал его и в результате с удвоенной силой погружался в работу по изучению секретных доносов, в нескончаемые списки своих жертв, упиваясь ощущением своей чудовищной власти. Но образ героя-атлета, которым он не был и не мог никогда стать, так и оставался для него недосягаемой мечтой. Это постоянное внутреннее разочарование волшебным образом послужило выполнению замыслов Керстена.

Предлог, который выдумал доктор для того, чтобы сохранить тайну своей переписки, — тайные связи с женщинами — доставил Гиммлеру истинное удовольствие.

Как только он узнал об этом от Брандта, он тепло поговорил с Керстеном и дал ему свое одобрение. С этой минуты между ними установились новые отношения: они говорили уже не как врач и пациент, а как человек с человеком, мужчина с мужчиной — как два солдафона в старой доброй Германии.

Чтобы хоть как-то приблизить мечту, которую он был не в силах исполнить, Гиммлер, никому и ничему не доверявший, с радостью предоставил Керстену надежное убежище в своем почтовом отделе.

Это исключительное одолжение позволило Керстену в считаные дни организовать настоящую разведывательную сеть по всей Голландии. У него повсюду были информаторы — для переписки он выбрал самых незаметных и самых опытных.

Керстен пробыл в Гааге уже пять дней, то есть половину отведенного ему Гиммлером времени, когда ранним утром к нему в дом — доктор был еще в постели — прибежал один из его друзей и, задыхаясь, пробормотал:

— Доктор, доктор, на рассвете немецкая полиция окружила дом Бигнелла, там идет обыск, ему грозит арест!

Бигнелл был антикваром и аукционистом. Свои самые лучшие картины фламандских мастеров Керстен купил при его посредничестве и питал к нему большую симпатию.

Он встал, оделся, взял трость, сел в первый же трамвай и поехал к дому антиквара.

Дом был оцеплен полицией, внутрь Керстена не впустили. Он сел в другой трамвай и поехал в штаб-квартиру гестапо в Голландии, к Раутеру. Появление доктора не вызвало у него удивления, ведь Керстен и так должен был приходить каждый день. Обычно доктор стремился разделаться с ненавистными формальностями как можно быстрее: он заходил и, только услышав ворчание Раутера, означавшее приветствие, сразу же удалялся. На этот раз он так быстро не ушел. Исполнив обычный ритуал, он сказал будничным тоном:

— Сегодня утром я хотел зайти к моему старому другу Бигнеллу, но там идет обыск, и мне не дали даже войти в дом.

— Это приказ. — Раутер враждебно посмотрел на Керстена. — Это мой приказ. Бигнелл предатель, он связан с Лондоном. После обыска он отправится в тюрьму, — Раутер улыбнулся леденящей душу улыбкой, — и там уж я его допрошу.

По дороге в штаб-квартиру гестапо Керстен дал себе слово, что будет владеть собой. Но перспектива, ожидавшая его друга, человека хрупкого здоровья, пожилого, заставила Керстена затрепетать. Он выпалил:

— Я гарантирую его невиновность. Он ничего плохого немцам не сделал, освободите его.

Раутер не поверил своим ушам. Что? Этот иностранец, этот подозрительный тип, которого ему поручили ежедневно проверять, позволяет себе высказывать свое мнение, почти приказывать? Он ударил по столу кулаком и заорал:

— Освободить подлеца? Да ни за что на свете, тем более по вашей просьбе! И мой вам совет — не суйтесь не в свое дело, иначе берегитесь!

Гнев порождает гнев. Керстен, обычно такой спокойный, вдруг пришел в ярость. Такое оскорбление было невозможно проглотить. Этого грубияна надо было поставить на место. Неважно, каким способом!

Охватившая Керстена волна бешенства породила идею, которую во всякое другое время он счел бы безумной. Но ярость придала ему сил. Он холодно спросил:

— Могу я отсюда позвонить?

Раутер ожидал чего угодно, но только не этого.

— Конечно, — ответил он.

— Очень хорошо, — сказал Керстен. — Позвоните в Берлин и соедините меня с Гиммлером.

Раутер одним прыжком вскочил с кресла и закричал: