Целитель, или Любовь с первого вдоха

— Сергей… — я помню, что умолять нет смысла. Однажды так уже было. После той ночи боли и родилась Юля.

— Признавайся, сука, ждала меня?

Я мотаю головой и шепчу:

— Опомнись, здесь дети… — на зубах катается железистый вкус, губа разбита, а кожа лица горит огнем.

— Мои дети, — ехидно скалится. — Они поймут. Папа просто соскучился за своей бабой.

— Отойди от нее! — сын появляется за спиной Житнего, вооруженный шваброй.

— О, против отца выступаешь? — Сергей медленно поворачивается.

— Ты мне не отец.

— Неблагодарный, — бывший замахивается и откидывает сына в угол кухни. — Ладно. Живи. Но еще раз рот раскроешь — не поздоровится. Понял?

Я бросаюсь к Мише, прячу его за собой.

— Что тебе нужно?

Он окидывает меня холодным прищуром, будто содрать кожу собрался.

— Собирайся. Проедемся, — бросает через плечо и уходит в ванную вымыть руки. — Найди что-то приличное, — возвращается быстро, я не успеваю и опомниться. Я думала, что никогда его не увижу, надеялась, верила. — И не вздумай меня позорить на людях. Кривое слово только скажи, детей не увидишь больше. Понятно объясняюсь?

Прижав дрожащего сына к плечу, киваю. Юляшка не показывается, я молюсь. чтобы и дальше пряталась в комнате.

— У тебя минут пять на сборы. Я жду в машине.

Житний выходит. Его каблуки стучат по паркету, размазывают по чистому полу грязь.

— Топор, следи за мальцами, — летит приказ, — чтобы не влезли никуда. И никого в дом не пускать, пока не вернусь.

— Сделаем, босс, — насмешливо отвечает грубый мужской голос.

Мы выезжаем с парковки, а я будто попадаю в воронку прошлого. Все повторяется. Снова и снова. Предательство. Уговоры Житнего уехать, спрятаться, а после жить с ним, мол, чувства утихнут, все получится. Я, дура, верила. Слепо так. Да потому что надежда, что в людях еще осталось что-то светлое — не покидает меня.

Когда мы приезжаем на место, у меня на мгновение темнеет в глазах. Дом отца.

Такой же огромный, светлый и… чужой.

— Зачем мы здесь?

— Сейчас все увидишь, дорогая женушка.

— Я тебе не…

— Рот. Закрой, — холодно, без эмоций, но меня пробирает жутким страхом. — Или не доживешь до самого интересного.

— И что ты сделаешь? — бросаю, а сама пытаюсь в голове найти выход. Да и не понимаю, что ему нужно.

— Терпение… — выходит из машины, оставляя меня на несколько мгновений в тишине, обходит авто спереди и распахивает дверь. — Папочка ждет тебя, — и протягивает мне ладонь.

Коридор, где я когда-то шлепала босиком, ковер в гостиной все тот же, что купила мама в Греции, и картины, что отец собирал — все с водопадами. Любил он падающую воду.

И его кабинет. В глубине дома, в самом, как мне в детстве казалось, темном месте.

Отец сидит в кресле, привычно за своим столом. Седой, худой, изможденный. В локте торчит капельница, рядом стойка, и капельки лекарства стекают по прозрачным трубкам. Медсестричка, молодая и худенькая, увидев нас, быстро убирается прочь, а отец переводит пустой взгляд на меня.

И он на миг оживает. Чтобы тут же погаснуть.

Он задыхается, пытается что-то сказать, беспомощно царапает столешницу сухими пальцами.

Я неловко стою напротив, заломив руки. Сергей остается где-то позади.

— Папа…

— Не держи зла, дочка, — шевелит беззвучно губами тот, от которого пряталась и всю жизнь боялась. — Я тебя… — вдыхает на остатке сил, — всегда ценил.

Его смерть подкашивает ноги, я хочу броситься к нему, помочь, но Житний вдруг оттягивает меня.

— Э, нет, он мне живым сто лет нужен. Стоять.

— Я не понимаю, — пячусь, оглядываясь. Дверь открыта, но не думаю, что меня выпустят. — Что тебе от меня нужно?

— Да уже ничего, — он хладнокровно отходит, достает что-то из кармана куртки и поворачивается ко мне, направляя пистолет в мою грудь. — Мне нужна была только твоя фамилия. Только и всего.

— Но как же…

— Банально. Богатенький папочка, от которого бежит нежная дочурка, хотел всего лишь большое семейство. Кстати, ты ведь не знаешь… — он смеется, словно больной, обходит стол отца и встает позади. Я замечаю, что руки его снова в перчатках. — Он ведь не за старика тебя хотела выдать, а за его сыночка… Не поверишь, кто это.

— И знать не хочу.

— Я не настаиваю, — наклоняется над отцом, что склонил голову набок и больше не двигается. Проверяет пульс и продолжает говорить, будто в его руке не пистолет, а волшебная палочка, что отправит меня на бал. — Ты же так мучилась всю жизнь, я тебе, как истинный лекарь, сниму боль.

— У меня дети, Сергей, что ты творишь…

— Ничего. Детей в интернат отправлю, а подрастут… да придумаю, куда их деть. чтобы не отсвечивали. Забудут тебя, не переживай. У детей ведь раны быстрее заживают.

— За что ты так со мной?

— Не понимаешь, да? — присаживается на край стола и покачивает дулом. — Я для тебя все. Пеленки, лекарства, трахал, как тварь, а ты его… мразь, все равно любила, сказочки о нем писала. Сука… — цедит сквозь зубы, — ненавижу таких, как ты.

— Каких?

— С виду овечек, а внутри… о, внутри в тебе настоящая львица. Видел я как ты верному Целителю зад расцарапала.

— Тварь…