Цельсиус

Я наблюдал за происходящим, сидя на широком, со следами признаний в любви и просроченных сплетен подоконнике, – посторонний, обманом проникший в святая святых профессионального лицедейства. Вуайерист-неудачник, вместо возбуждения способный испытывать сейчас только стыд и дезориентацию в пространстве обесцеленной жизни. Время от времени театральная суета сгущалась знакомыми лицами, люди подходили ко мне, здоровались, хлопали по плечу, удивлялись моему загару, и это почему-то еще сильнее оттеняло мое недавнее фиаско в кабинете худрука.

Наконец уровень дофамина упал до минимума, маятник качнулся в обратную сторону, и я написал бесцветными чернилами из желчи и слез прямо на подоконнике: «Я, Никита Дашкевич, обманом втерся в доверие к художественному руководителю театра и под видом актуальной современной пьесы пытался протащить на легендарную сцену мутное унылое говно. Число, подпись». Затем мысленно поджег кабинет худрука вместе с его семидесятилетним обитателем, спрыгнул с подоконника и отправился искать Кристину.

В гримерке Кристины не оказалось, в реквизитной – тоже, я уже достал было телефон, но передумал – пусть себе вживается в образ и ни о чем не волнуется: что-что, а плохие новости не прокиснут. Я прошел по коридору к выходу из здания и у самой лестницы опять наткнулся на Кочубееву. Оксана была уже загримирована для вечернего представления, от ее полного округлого лица с открытым лбом и зачесанными назад волосами исходило спокойное ровное тепло. Я непроизвольно замедлил шаг, прислушиваясь к незнакомым ноткам ее обволакивающих разогретых потоков.

– Привет, Оксана. Затянулась моя рана.

– Привет, – Оксана улыбнулась одними уголками губ, как показалось, немного встревоженно. – Ты чего такой довольный?

– Ну а как же? Как и всякий, кого поимел художественный руководитель нашего замечательного театра, испытываю сложный букет самых разнообразных чувств, среди которых – не скрою – есть место и удовольствию. А ты чего такая красивая?

– Только заметил?

– Да брось ты, я уже который год по тебе сохну. Кристину видела?

– Нет.

– Врешь?

Оксана пожала плечами, откинула за спину толстую реквизитную косу. Я снова почувствовал что-то новое в ее облике, что-то такое, чего в ней не было, когда я видел ее в последний раз, за пару дней до отъезда на Мальту.

– То есть все-таки врешь?

Оксана хотела было что-то сказать, но я сделал быстрый шаг вперед, подойдя к ней вплотную, совсем как тогда, после премьеры моей пьесы, в которой она сыграла главную женскую роль. Не знаю, что со мной в тот момент случилось, постпремьерная эйфория и слепящее счастье не позволяют полностью восстановить события того дня, но только вместо дружеского объятия-поздравления за кулисами я вдруг прижал ее к себе и поцеловал. Она ответила на поцелуй, ее губы оказались требовательными и солоноватыми на вкус, но продолжения не последовало, Оксана оттолкнула меня и ушла, а я…

А я понял наконец, что же нового появилось в ней за те два с половиной месяца, что я ее не видел: разлитое под кожей сладковатое топленое молоко.

Я резко отступил назад, посмотрел на ее растерянное лицо и сказал:

– Гложет меня обида, пожалела мне Оксана либидо.

Поздно вечером, после спектакля ко мне приехала Кристина. Впорхнула в квартиру, стремительно провальсировала по ней, словно позабыла оставить в гримерке свой искрящийся сценический образ. С порога завалила меня вопросами: почему я не отыскал ее сегодня в театре, почему не позвонил (отличный загар, я тоже такой хочу), соскучился ли я по ней, что с моей новой пьесой, поставил ли уже Хуторянский мой спектакль в план… Но я отказался с ней разговаривать. Наотрез. Вместо этого я впился в ее нетерпеливый рот и не позволил ей сказать ни слова, пока не раздел.

Когда все закончилось, дважды закончилось – я совершенно забыл, какой эффект производит на меня поперечный шпагат в исполнении обнаженной балерины, – мы долго лежали обнявшись, и тепло Кристины, густое и вязкое, постепенно расходилось по моему благодарному телу. Начавшийся за три тысячи километров отсюда день потихоньку подбирался к финалу, и прижавшееся ко мне хрупкое и горячее тело Кристины растопило последние воспоминания о происшедшем в кабинете худрука. На сегодня мне оставалось совсем немного – просто заснуть, но именно это у меня не получилось.

– Ник? – Кристина приподнялась на локте, потрепала меня по волосам. – А, Ник?

Я сделал вид, что сплю.

– Ник, что сказал Хутор? Ник?

– Кристин, давай уже завтра, – я все еще лежал с закрытыми глазами, надеясь отсрочить разговор до утра. – У меня сегодня был такой день – длинный-длинный-предлинный…

– Ну почему завтра-то, Ник? Это же самое важное, – Кристина резко отстранилась, встала, и мне пришлось открыть глаза.

– Ну хорошо, не самое, – поправилась Кристина, поймав мой взгляд. – Но все равно, это нас обоих с тобой касается. Разве нет?