Целуй и танцуй: в поисках любви в Буэнос-Айресе

Интересно, действительно ли я почувствовала, что под показным дружелюбием и теплотой Розарины скрывается нелюбовь ко мне? А возможно, я стала параноиком, учитывая, что лишь несколько мгновений назад строила планы и хотела увести у нее партнера. Как бы все ни обстояло в реальности, то время, когда я сидела между ними, никак нельзя отнести к самым приятным моментам моей жизни. Это было даже хуже, нежели сидеть между братьями Варгас. И что еще ухудшало ситуацию, Хосе весь вечер танцевал со мной, а ее не пригласил ни разу. Не перегибает ли он палку? Такое явное пренебрежение к партнерше заставило меня испытывать к ней жалость. Я чуть не попросила его потанцевать с ней, сердобольная. Однако лишиться пусть даже одного-единственного танца с ним? До этого моя жалость не простиралась.

Мы танцевали и танцевали. Было уже пять. Розарина давно ушла — я даже не заметила когда. А потом зазвучала «Кумпарсита». «Уже?» — изумилась я. Я могла бы еще танцевать и танцевать…

А потом мы поехали ко мне. Надо же, у него растительность даже по спине! Не могу сказать, что мне это понравилось, но ведь на спину можно и не смотреть — это не так уж сложно.

Это действительно оказалось легко. И благодаря Хосе я наконец-то вспомнила, как же это чудесно — заниматься сексом…

Я чувствовала себя избранной, словно Ниобе, первая женщина из смертных, на кого обратил внимание Зевс. Не то чтобы Хосе творил что-то запредельное, нет… Но миг нашей близости стал одним из благословенных мгновений моей жизни, словно спящий метеор осветил небо. У нас общая кожа, подумала я. Несмотря на его прыщи.

Мы насытились лишь через несколько часов. Сил у меня уже не осталось, я просто лежала — бездвижно, в полусне.

Вдруг он встал с кровати. Я не шевельнулась. Вскоре в туалете прошумела вода, но он все не возвращался. Я очнулась… Где он? Осторожно, на цыпочках я вышла в гостиную. Хосе был там — собирал свою раскиданную по всему полу одежду.

— Что ты делаешь? — поинтересовалась я.

— Ухожу, — ответил он, деловито натягивая брюки.

— Уходишь куда? — еще не понимая, спросила я. О нет! У меня вдруг тоскливо засосало под ложечкой.

— На исповедь, — как ни в чем не бывало пояснил он, принимаясь за носки.

— И что? — переспросила я. — Ты шутишь?

— Нет, вовсе нет. — Надевая рубашку, он повернулся ко мне спиной.

— Я не понимаю… — На сей раз мне не было нужды прикидываться глупенькой.

— Видишь ли, нельзя заниматься сексом до свадьбы… — С этими словами он застегнул последнюю пуговку.

— И ты вспомнил об этом только сейчас? — Иногда мне кажется, что единственный, кто страдает от моей язвительности, это я сама. Он промолчал, а я, скорее по инерции, спросила: — Так ты всегда спешишь на исповедь из постели?

— В общем, да, — услышала я. Он был серьезен. Ах вот оно что!

— Тогда приятной тебе исповеди, — попыталась я усмехнуться, чувствуя, что говорю совсем не те слова.

Кое для кого чувство вины является стимулом. Но только не для меня. На меня оно наводит тоску. Хосе может ходить на свои исповеди сколько ему угодно, все равно он отправится в ад. А мне не слишком-то приятно думать, что священник получит удовольствие от подробностей моей сексуальной жизни. Это все-таки моя жизнь, и я вправе выбирать, с кем делить ее.

10 декабря 1999 года

Сегодня для Аргентины счастливый день. Менем[57] наконец-то ушел со своего поста! Толпа за окном празднует благословенное событие, а мягкий ветерок доносит с улицы в мою гостиную волну веселья. Они избрали нового президента. Его имя Фернандо де ла Руа. Судя по всему, тип скучный и пресный, но это скорее всего и служит причиной всеобщего ликования. Ведь при таком неизобретательном главе государства ничего плохого произойти не может — во всяком случае, по всеобщему убеждению. Он ничем не похож на пламенного и деятельного Менема. Повсюду в воздухе словно разлит стон удовлетворения.

«Chanta, прощай», — распевают где-то.

Ключевое слово для тех, кто хочет хоть что-то понять об Аргентине: «chanta» — пройдоха, лгун, мошенник, примерно так оно переводится. Здесь это слово звучит тут и там.

Обман, я бы сказала, побочный продукт католической культуры, и это абсолютный факт, если только опыт с Хосе чему-то научил меня. Когда удовольствие почитают за грех, вполне естественно пытаться предаваться ему за спиной церкви и, чувствуя себя потом виноватым, каяться в совершенном, когда уже поздно что-то менять. Весьма удобно, не находите? В культуре, где радость воспринимается как порок, нельзя и вообразить себе удовольствия без обмана, а обмана без удовольствия.

Это, кстати, объясняет, почему едва ли не каждый парень, с кем я танцую, считает себя вправе спросить: «Ну и с кем ты обманывала меня все это время?» И хоть у меня ни с кем из них никогда не было секса, мой протест прозвучал бы нелепо.