Целуйте меня! Как воспитывать детей с любовью

Шаг 2. Когда ребенок окажется в месте, которое вы определили для тайм-аута, не смотрите на него и не говорите с ним. Когда он перестал плакать и успокоился, вернитесь, поднимите его, не говоря ни слова, и верните его к игрушкам. Не ругайте его и не упоминайте, что он сделал что-то не так. Не следует произносить поучительных речей, надо постараться не выглядеть рассерженным. Если ребенок вновь начинает плакать, когда родитель идет в его сторону или берет его на руки, нужно вернуть его в манеж и повторить процедуру.

Шаг 3. После каждого тайм-аута день для ребенка должен начаться «с чистого листа». Не нужно объяснений, упреков или угроз. При первой же возможности отслеживайте и вознаграждайте хорошее поведение.

Всемогущее существо, которое ничего не объясняет и притворяется совершенно невозмутимым, в любой момент может наказать ребенка без предупреждения и на неограниченный период времени. Обвиняемый не может ничего сказать в свою защиту, так как решение пересмотру не подлежит.

Единственное, что может сделать ребенок, чтобы прекратить наказание, это перестать плакать. Бесполезно обещать, что больше не будешь, если обещаешь со слезами. Недостаточно отсидеть определенное время: убийцу приговаривают к восемнадцати годам, и через восемнадцать лет из тюрьмы он выйдет, вне зависимости от раскаяния, слез или извинений, но ребенок, к которому применили тайм-аут, может пребывать в нем бесконечно, пока продолжает плакать (по счастью, у родителей обычно больше здравого смысла, чем у «экспертов», так что, если ребенок не замолкает через осмысленный промежуток времени, его все-таки освободят). От ребенка требуется подавить свои чувства и перестать плакать как раз тогда, когда ему особенно хочется это делать (и у него есть особенно веская причина). Пусть лицемерит, лжет (в том числе самому себе), пусть отречется от собственной личности, чтобы стать роботом к услугам взрослых. Трудно представить более бесчеловечный метод.

Почему не следует говорить гневно или ругать? Чтобы продемонстрировать свое превосходство. Нельзя снисходить до уровня ребенка, надо выступать перед ним с уверенностью и апломбом воплощенного божества.

Откуда настойчивый запрет говорить с ребенком или смотреть на него? Оттого, что, разговаривая, люди общаются, а для бихевиориста исключительно важно, чтобы родители с детьми не общались. Если начать разговаривать, станут возможными аргументация, защита, просьбы, протест, так что возникает опасность осквернения процесса некоторой долей рациональности. Речь отличает человека от животного; Скиннер же, как мы помним, исследовал крыс. Если родитель посмотрит на ребенка, то может увидеть, что тот страдает, может испытать сочувствие, может состояться визуальный контакт. Все это опасно для успеха методики, которая по определению должна быть дистанцированной, обезличенной, иррациональной и немилосердной.

Почему лицо не должно выражать симпатии? Потому что необходимость взять ребенка на руки, чтобы отнести в манеж, – это самое слабое место метода: в обществе, где категорически запрещено брать на руки ребенка, чтобы не испортить его, бедняга мог бы по ошибке счесть, что вы с ним ласковы. Он мог бы дойти до того, чтобы нарочно вести себя плохо – ведь тогда к нему прикоснутся и с ним поговорят.

В некоторой степени от безразличия родителей дети страдают больше, чем от их криков и шлепков. Кажущийся прогресс, использование «гуманного» равнодушия вместо воплей и внушений – не более чем обращение к более изысканному способу пытки. Безразличие – идеальная пытка, подобно электрическим разрядам: это больнее, чем удары, но не оставляет ссадин и синяков.

Почему во время тайм-аута не следует говорить с ребенком о том, что именно он сделал не так? Не будет ли метод более эффективен, если подкрепить его вербально? («Не трогай плиту, не бей братика…») Разумеется, нет! Объяснения только ослабляют эффект. Обвиняемый мог бы отрицать происшедшее или даже (высшая степень дерзости!) оспорить саму норму. Диктатура не допускает дебатов.