Целую тебя, мой Пьер

Почувствовав сильнейшее желание поскорее уехать в уже ставший родным Петербург, Ланской вздохнул и решил пораньше лечь спать. Усталость и длинная дорога брали своё, и стоило ему только прилечь на жёсткую кровать, как сон сморил его веки, и Пётр провалился во тьму.

Панихиду матушка повелела служить не на кладбище, а прямо в усадьбе. К четырём часам в гостиной уже всё было готово – на большом столе лежали крест, Евангелие и потемневшая от времени икона Спасителя. Старенький священник, отец Иоанн, в потёртом облачении готовился к службе и едва слышно ворчал на нерадивого иподьякона, который переложил угля в кадило. И теперь по комнате расползался едкий дым, сдобренный таким же едким ладаном. По первому зову Елизаветы Романовны в гостиную вбежала молоденькая дворовая девушка, которой было велено увести Коленьку, пока тот не задохнулся.

– Всё равно ещё ничего не понимает, нечего ему тут в дыму стоять, – неодобрительно поджав губы, заметила матушка.

От такого замечания священник ещё больше оробел и почти перестал размахивать кадилом. Надтреснутым голосом он подал возглас, который тут же подхватил дьячок. Панихида началась.

Пётр молился искренно, как и всегда, поминая отца. Он помнил его плохо. Но в памяти всё-таки задержались добрые и чуть грустные карие глаза Петра Сергеевича, да большие руки, которые иногда обнимали младшего сына. Со святыми упокой… Вечная па-а-амять…

Поминальный обед прошёл быстро. Священник всё время благодарил. Под влиянием крепкой наливочки язык его развязался и робость отступила. Он смешно шепелявил, видимо, по причине отсутствия двух передних зубов. Но это не мешало ему угодливо улыбаться, заглядывая в глаза хозяйке, и поднимать за неё тосты. Дьячок вёл себя более разумно – в основном молчал, но при этом с великой скоростью поглощал все закуски, до которых мог дотянуться. Батюшка, в конце концов, это заметил и начал осторожно пихать его локтем, увещевая вести себя прилично. Однако молодой клирик и ухом не вёл – голод не тётка, пирожка не подсунет. А здесь вот они – красавцы, румяные да с разными начинками. Пётр и сам ел с удовольствием, в душе посмеиваясь над дьяком.

Утомившись от приёма гостей два дня подряд, матушка после ухода гостей сразу отправилась отдыхать. Увели спать Коленьку. Павел и Пётр остались вдвоём в большой столовой. Пётр был не любитель спиртного, но идти было некуда, и он решил составить компанию брату. Тот выпил уже изрядно, но, отыскав где-то бутылку шампанского, закругляться не собирался.

– Паша, ты не горе заливаешь? – внимательно глядя на брата, спросил Пётр.

– Нет, Пьер, не горе, – по-французски ответил Павел. – Я рад, что помирился с матушкой, хоть она пока отказалась принять Надежду Николаевну. Надеюсь, со временем смирится и позовёт жену. Хотя… знаешь, иногда я боюсь, что мы расстанемся с Надеждой раньше, чем мать согласится на знакомство с ней.

– Ты что говоришь? – поразился Пётр, – вы так плохо живёте? Ругаетесь?

Павел задумался, глядя в бокал с янтарной шипучей жидкостью.

– Ругаемся… Иногда кажется, что виновата она, а порой ощущаю, что и сам перегибаю палку от ревности. Невыносимое чувство! Просто сжигает изнутри! Понимаешь? – сжимая бокал до белых костяшек, страстно спросил Павел.

Пётр молча кивнул.

– Но это не главное, Петя… Знаешь, как ужасно думать, что главное в твоей жизни уже прошло. Карьеру я сделал, даже в войне довелось поучаствовать, а вот любовь… непонятно – есть она или нет? Как там у твоего Пушкина герой Онегин… "заболел русскою хандрой"? Так? Вот и у меня от любви одна хандра и осталась. Тебе советую жениться, а сам в душе злорадствую: женись, женись, помучайся как я…

– Паша, ты так добивался её, а теперь мучаешься?

Брат оторвал взгляд от бокала. В глазах его вдруг сверкнули злорадные нотки.

– А ты-то с кем связался? Кроме Полетики не нашёл никого? Что за странное проклятие напало на нашу семью? Я на первой жене Полетики женился, а ты спишь со второй… ха-ха-ха…

Его разобрал пьяный смех, а Пётр разозлился. Он резко встал с кресла и поставил бокал.

– Не желаю слушать твои пьяные бредни. Не хочешь нормально разговаривать, пей один.

– Ой-ой-ой, какие мы обидчивые… – шутливо погрозил пальцем брат, – ты и в детстве такой был. Помню, помню… Ну и иди… я тут один посижу… А может, и не один… позови-ка мне какую-нибудь девку. Пусть кровать застелит.

– Павел, ты ничего не перепутал? – наклонился к нему Пётр, – это тебе не кабак. Иди спать. Спокойной ночи.

Пётр поднялся в свою комнату, но раздеваться не стал. Слова брата взволновали его. В том, что он влюбился в Идалию Полетику – вторую жену штабс-капитана Кавалергардского полка – было что-то странное. Но добиваться её развода Пётр не собирался, хотя понимал, что влюблённость в замужнюю женщину делала его жизнь неопределённой, потому что не обещала никаких перспектив. Однако отказаться от Идалии он не мог…

Странный шум и женский визг насторожили Петра. Он выбежал из комнаты и быстро стал спускаться.

– Пустите, барин, пустите, – жаркий умоляющий голос слышался на первом этаже, где была комната брата.