Целующиеся с куклой

Здесь же, на цивилизованном Западе, Раиса почти сразу записала Горбуна в очередь к врачу-ортопеду. Он не хотел идти ни за что, но она настояла. В надежде, что тут-то как-нибудь ему помогут. И месяца через два, когда очередь наконец подошла, в назначенный день и в назначенное время сходила вместе с сыном на приём. Чтобы избежать с его стороны неожиданностей.

А ортопед, как только сын разделся и повернулся к нему спиной, стал на неё орать. Чего она от этого культурного на вид господина, знающего в совершенстве русский язык, никак не могла ожидать.

— Как вы, мать, это допустили!? — орал в присутствии её сына, раздетого до пояса, ортопед. — И что у вас за врачи такие безобразные! Да в Германии во время войны детей до подобного состояния не доводили.

Раиса всё это слушала, покорно хлюпая носом и не возражая. Поскольку возразить ей было собственно нечего. Не рассказывать же этому крикливому ортопеду, что у сыновей её вот всё было в пределах нормы, и они учились в средней школе со спортивным уклоном, а вот один стал за три минуты шизофреником, а другой в считанные месяцы горбуном. Никто и оглянуться не успел.

Когда первое затяжное обострение душевной болезни у Шизофреника пошло потихоньку на убыль, и обратили внимание на второго сына, и повели его по врачам, все они сказали, что при таком сколиозе можно попробовать корсет и спать на твёрдом, и лечебный массаж. Но, честно говоря, никакое лечение уже не поможет, только радикальное хирургическое вмешательство. Момент, сказали, упущен.

Горбун тоже слушал доктора и не одевался, и у него по спине бежали колючие злые мурашки. Наверно, от холода. В кабинете отопление работало экономно, и было нежарко. Немцы же не только привыкли экономить, они любят экономить. Вот и стоит у них в помещениях холодина с осени до лета.

Хорошо хоть медтехника и медоборудование шагнули тут далеко вперёд, и вероятность благополучного исхода операции равнялась почти девяноста пяти процентам из ста. А это уже кое-что, это уже шанс вполне ощутимый. Понятно, что тем пяти неудачным процентам от этой благополучной статистики будет не легче, если они всю оставшуюся жизнь проведут в койке на спине. Но пять процентов — это всё-таки не двадцать, ухитриться не попасть в пять процентов намного более вероятно, чем не попасть в двадцать.

Всё это Раиса методично и терпеливо пыталась внедрить в мозги своему сыну, а он от неё отмахивался, говоря:

— Отстань раз и навсегда со своей арифметикой. Не пойду я больше к их докторам.

«Но это он пока так говорит, — думала про себя Раиса, — а как влюбится в какую-нибудь девку ушастую c бёдрами, а та станет от него шарахаться и нос в сторону воротить, он по-другому запоёт».

Оставалось дождаться, когда кончится это «пока» и придёт к Горбуну влюблённость. И всё дело было в этом «дождаться». Которого можно и не дождаться. И если говорить не в общем, а о Горбуне конкретно, то что-то не видно было на горизонте той сакраментальной девки. А сам он, казалось, лишён этой способности и этой потребности напрочь, то есть не лишён, конечно, а не наделён изначально, при рождении. Нет, это не то чтобы факт, но так казалось. Возможно, ошибочно. Вот кто, к примеру, мог предположить, что такой способностью, в смысле, способностью влюбиться в девку, обладает его родной брат-близнец, законченный шизофреник с прутиком?

Раиса, кстати, посмотрев, как относятся к душевнобольным в Германии, мучилась оттого, что не смогла привезти сюда сына, и надеялась всё-таки сделать это как-нибудь потом, в будущем.

«А вообще, — думала она, — загадочная болезнь шизофрения. Почему полно сумасшедших у нас, ещё можно как-то объяснить. Алкоголизм, экология, политика, пятое-десятое. Но почему тут их гораздо больше? Почему в небольшом городе две спецшколы, где учатся умственно отсталые и душевно больные дети?»

Хотя может, тут их не больше, а меньше. Может, у нас они просто по домам сидят да по дурдомам, на улицу не высовываясь, а тут живут и гуляют открыто. Свободное общество предполагает свободу передвижений и для идиотов тоже. Считая, что идиоты ничем не хуже всех остальных. А в чём-то, так даже и лучше. С работы их уволить нельзя, кроме того, для них устраивают производства, где они что-то делают, не утруждаясь, практически по желанию, где их кормят, водят в бассейн да еще платят пособие плюс пятьдесят евро. Многим из них разрешено даже водить машину. Один ученик Раисы, не зная о сыне её, в России оставшемся, на эту тему любит шутить под Маяковского:

— Я б в шизофреники, — говорит, — пошёл, пусть меня научат.

Но там не тут… О какой способности Шизофреника влюбляться можно было говорить! А выяснилось — можно. Выяснилось, что нужно было только дать ему возможность. И, невзирая на прутик, и на питание одними консервами, и на болезнь многолетнюю и никакому лечению не подлежащую, способность эта проявила себя и вылезла наружу, как какой-нибудь джинн из бутылки с кислым дешёвым вином.

13