Целующиеся с куклой

Вдруг навалились ночью какие-то полусны, полувидения, полугаллюцинации. Какие-то листы бумаги, на которых что-то написано. И они то приближаются к глазам, то отдаляются. И я не успеваю прочесть, что именно там написано. Не уверен даже, что это не мой почерк. Скорее, он мой. Но что я своим паршивым почерком написал и когда — узнать не могу.

Или отец, разговаривающий со знакомой женщиной. С кем именно — не знаю. Но знаю, что женщина знакома и ему, и мне. Они стоят и разговаривают, видимо, о чём-то умном или весёлом, стоят в отдалении, так что лиц не видно. Впрочем, вполне возможно, что лиц у них и нет. Тем не менее ясно, что отец улыбается и даже смеётся. Не с матерью ли он разговаривает? Не знаю. В полуснах видимость ни к чёрту.

Так, обо мне (в смысле, о себе) достаточно пока. А то что-то не то получается. Лучше потом ещё раз ко мне вернёмся. А сейчас остановимся на других подданных моей милой родины и на ней самой.

Мой Мойдодыр

Наверно, когда-нибудь мы таки будем европейской державой. Но не просто европейской державой мы будем, а европейской державой, гордые граждане которой срут в лифтах. Всё срут и срут, срут и срут. Никак не насрутся.

Кстати, в Европе — в Германии, допустим — тоже срача хватает. В лифтах, врать не буду, не оправляются, но после любого праздника сёла и города по колено завалены банками, бутылками, упаковкой, а также тщательно обоссаны — пьют-то немцы в основном пиво. Другое дело, что следом за теми, кто гадит, идут те, кто убирает. И у нас они идут. Но не всегда. Или с большим опозданием. Или проходят не везде. И я не уверен, что из-за таких пустяковых преимуществ запада перед нами следует в объединённую Европу стремиться. Как всей страной, так и отдельными лицами. Я не уверен, что объединённая Европа — достойный нас ориентир. Мой приятель Юра Евдуха однажды всё это сформулировал. Ёмко и лаконично.

У Юры летом не было тёплой одежды на зиму, только холодная. А осенью она у него появилась. Досталась по наследству от одного друга, уехавшего жить к немцам навсегда. И холодные вещи друг увёз на всякий случай с собой, а тёплые — осенне-зимние — бросил. Вот они Юре и достались. И мебель этого одного друга тоже частично досталась Юре. Потому что не везти же в центр новой Европы болгарский гарнитур, изготовленный в середине прошлого века для СССР и его друзей из ДСП.

Юра по этому поводу, по поводу свалившихся на него мебели и одежды, сказал примерно следующее: «Не надо никуда рыпаться. Надо всегда оставаться на месте, и когда начнётся великое переселение народов, всё само собой достанется тебе. Вот тогда и можно будет жить».

Юра, конечно, прав на все сто и более процентов. Жить будет можно. Оно и сейчас можно жить. Везде по-разному, но везде можно. И речь даже не о разных странах. Потому что и в разных странах разные люди живут по-разному. Речь о разных людях, видимо.

Поэтому:

О человеке, который бывает разным

В квартире сверху, прямо над моей головой, много лет жил дурак. Каждый вечер он орал на дочь. Воспитывал её с такой ненавистью, что соседи пугались. Хотя легче и проще было её любить.

— Женя!!! — угрожающе орал он в окно. — Иди обедать.

Или «есть». Или «есть макароны», допустим. Так же истерически он звал дочь делать уроки или убирать квартиру. Бывало, он орал «иди читать». С такой ненавистью орал, что охоту читать отбил у Жени навсегда. И Женя ушла, не дочитав даже книг, предусмотренных программой средней общеобразовательной школы. В пятнадцать лет ушла погостить к другому мужчине и стала жить не с родителями, а с ним. Рожая ему маленьких детей. А сосед все не прочитанные дочерью книги сжёг во дворе перед домом, а её проклял. Жена его останавливала — чтоб не жёг и не проклинал, мол, что о нас соседи скажут и подумают, — но он её оттолкнул и сделал по-своему. Потому что дураки всё и всегда делают по-своему. А он был дурак.

И страна наша, как известно из книги о братьях Буратино и Пиноккио, есть страна дураков. Какой общественный строй ты в ней ни построй. Как её ни назови. Хоть Украиной, хоть Россией, хоть СНГ, бля. Суть одна. Она и вообще одна, суть. Одна на всех и на все случаи жизни.

Очень старый старик Иванов сначала жил, как все и вместе со всеми, параллельно, потом постепенно начал переживать как своих ровесников, так и соратников. Сначала просто переживал одного за другим, бездумно, а потом стал думать, мол, если так и дальше пойдёт, я же всех на свете переживу.

И наконец, в самом конце концов, понял он, что нет вокруг никого старше чем он, все — младше. И ещё он одно понял — что долго так продолжаться не может…

А у девушки по вызову Лики, стариковской, кстати сказать, внучатой племянницы, что ли, сам собой образовался в одном месте геморрой. Не из-за профессии, а так, неизвестно из-за чего. Может даже, с генами он ей передался от того же старика Иванова. «Теперь меня выгонят с работы за профнепригодность, — сказала Лика. — Хотя на две трети ставки я вполне могла бы трудиться и приносить людям незабываемую пользу».