Целуются зори

— «Передовой».

— Нет, не могу. До свиданья, товарищи. Дядька ушел.

Бесцеремонный Егорович позвонил еще и в четвертый раз. Дверь открыла толстая женщина в мохнатом халате и с бигуди. Она недовольно и вопросительно поглядела на пришельцев.

— Гражданочка, — начал Егорович. — Мы это… Можно сказать, на произволе судьбы… Ночевать не пустите? До утра только.

— Совсем обнаглели! — Женщина быстро захлопнула дверь.

— Добро, ладно, хорошо.

Они вышли на улицу, мимо целующейся в подъезде парочки, которую тоже не пускали в квартиру. Встали на безлюдной улице, не зная, куда идти и что делать. Егорович сказал:

— Как говорил, не надо Настасью с собой брать. Вся беда от нее, я эту бабью нацию знаю.

Но что делала в этот момент Настасья? Если б Егорович знал об этом, может быть, он и не говорил бы так о «бабьей нации». Настасья только что отпила чай с вареньем. Сидела в уютной горнице Акимовны, развязав платок. Угощала хозяйку деревенскими гостинцами. Акимовна жила в своем доме на окраине города.

— Уж больно я люблю вкусненькое, — говорила Акимовна, наливая Настасье еще, но та отказалась.

Кукушка на часах прокуковала одиннадцать раз. Настасья спросила:

— Да постоялица-то у тебя, Акимовна, чья, не здешняя?

— Здешняя, матушка, здешняя. Вот опять дома до полуночи нет. — И Акимовна пошептала что-то на ухо Настасье.

— Ой, ой, милая, ой! — Настасья, сочувствуя, покачала головой.

Они пошептались еще, позевали и не торопясь начали укладываться спать. Часы мирно тикали на оклеенной обоями стене около старинной изразцовой печи. Я уверен, что если б Настасья знала, что я напишу об этом «в книгу», она ни за что бы не рассказала мне, как ночевала у Акимовны. И я, может быть, ничего бы не узнал о той постоялице. Но Настасья тогда еще не знала, что я записался в писатели, не знали об этом и три мушкетера, как называл Лешка себя и двух остальных.

Утренняя заря уже народилась где-то за спящими домами, когда вечерняя еле успела угаснуть. Это была первая мушкетерская ночь.

Егорович и Николай Иванович устроились ночевать за какими-то воротами, у поленницы. Они лежали, подложив под себя фанеру и дощечки. С тротуара их было совсем не видно.

Большая группа выпускников десятого класса прошла по тротуару с песней и с гитарами. Егорович не мог заснуть, а когда задремал, то вздрогнул. Рядом, за поленницей, раздался кошачий крик. Два кота стремительно вылетели во двор. Егорович плюнул и лег снова.

— Добро, ладно, хорошо, — сказал он. — Олешку-то… Нам бы Олешку-то выручить. Зять Станислав… Николай Иванович, как думаешь? Ежели нам к защитнику… Чтобы Олешку-то отпустили.

Но Николай Иванович ничего не ответил — он лежал на собственном кулаке и, видимо, спал.

Лешка же очнулся под утро в вытрезвителе, он лежал под простыней совершенно голый. Рядом, сидя на полу, спал Стас.

— Что, проспался, голубчик? А ну живо поднимайтесь! — Тетка в халате бросила Лешке стянутую ремнем одежду.

— Давай, давай! — кричала тетка. — Хватит, нагостились. Ну? Поднимайся, кому говорю!

Стас поморщился и продолжал спать.

Тетка вышла, звеня ключами. Лешка выпростал из-под простыни голую ногу и замер: на ляжке крупно, химическими чернилами было написано «41-й». Лешка послюнявил, потер — не отставало. Оделся.

— А тебе что, особый подъем сыграть? — Тетка дернула Стаса за ухо. — А ну поднимайся!

— Ладно, ты! — Стас зевнул. — Не ори, у меня слабые нервы. Пардон, мамочка, сейчас встаю. Гроши остались?

— Вот возьмите свои гроши. — Тетка в халате выложила на стол деньги, папиросы и ключи Стаса, — Да не твои, не твои, отдай деньги парню! — Да?

— Да. За ночлег сейчас будете платить?

Стас почесал подбородок, сделал страдальческую гримасу:

— Как, друг, подарим им два червонца? Гостиница «Люкс».

Он вытащил из Лешкиной руки двадцать рублей и бросил на стол, ему выписали квитанции.

— Иди, да больше не попадайся, — сказала тетка Лешке. — Да держись подальше от этого друга.

— Пошли, друг. Адью, мамочка!

На улице они отошли с квартал и остановились около тех самых ворот, за которыми ночевали Лешкины земляки.

— Не вешай нос, друг. Пойдем, да?

— Куда?

— На пристань, промочим горло. Скоро «Чернышевский» придет, там пиво всегда. Тебя как зовут?

— Лешка.

— Да? Лешка, да? Хорошо, Лешка, так? — И Стас надел на Лешку свой берет, поскольку шляпы не было. Лешка пошел следом.

Николай Иванович и Егорович, оба вместе, не просыпаясь, перевернулись на другой бок. Они спали ничком: под утро стало холодно. Громкие возгласы Стаса врывались в зыбкий отрадный сон Николая Ивановича. Он слышал во сне звуки ночной деревни. Стояли у речки тихие бани, березы, и дергач крякал за омутом. Красный ребячий костер горел за легким речным туманом. Желтели в лугах купальницы. Зеленели тихие палисады с выстиранным бельем на изгородях. Стояли спокойные, до последнего сучка знакомые срубы домов.

А там, дальше, за родным окоемом, целовались румяные зори. Кричал и кричал в лугах дергач, драл нога о ногу.