В моем детстве все страшно пугали друг друга тем, что, если укусит собака, придется делать сорок уколов в живот. Именно сорок и именно в живот.
Однажды меня тяпнул соседский Буян. Тяпнул здорово, до крови. Но сорока уколов в живот я, разумеется, испугался гораздо больше, чем какого-то там бешенства. Поэтому ничего не сказал родителям. А про руку сказал, что я порезался стеклом.
Бешенства со мной, слава богу, не случилось. По крайней мере я его не заметил. А другие — не знаю.
7
Когда я впервые увидел картину художника Ге с Петром и его сыном Алексеем, мне больше всего запомнился пол в шахматную клетку. Некоторое время я мечтал, чтобы и у нас был такой же пол. Но он был не такой. Он был дощатый, крашенный коричневой масляной краской. Очень скучный. Такой же был и в школе.
8
С моим шведским приятелем мы гуляли по Стокгольму, и я, не помню почему, спросил его, есть ли у них в Швеции кто-нибудь наподобие наших скинхедов. Он сказал, что мало, но есть.
«А что они делают?» — спросил я. «Да ничего особенного, время от времени они собираются у памятника Карлу XII и что-нибудь скандируют. Потом расходятся по домам или идут пить пиво». — «А почему именно у этого памятника?» — спросил я. «Ну, он считается у них признаком всяческой мужественности. Он же последний из королей, кто воевал».
9
Когда я впервые увидел валявшийся в траве на дачном участке теннисный мячик, я принял его за сырую картофелину. Взяв его в руку, я понял, что это не картофелина.
А слово «теннис» я знал тогда лишь как основу слова «тенниска». Это была такая летняя шелковая рубашка на молнии. Цвета были: розовый, голубой, салатовый.
10
Когда-то я умел свистеть в надорванный листок подорожника. Получалось громко, хотя и ужасно неблагозвучно. Потом это искусство куда-то исчезло. Хочется думать, что оно сменилось другими, более полезными. Хотя вряд ли.
11
У Смирнова было огромное количество пробочек от одеколона. Разных цветов — голубые, красные, зеленые. Из них он формировал полки и дивизии, и мы часами играли в сражения.
Странно, но я никогда не задумывался о том, откуда у него так много этих пробочек.
Чуть позже выяснилось, что их домработница тетя Лида ежедневно покупала в аптеке флакон одеколона, выпивала его, а пробочки отдавала Смирнову.
12
Однажды я зачем-то напихал в печку кипу газет и поджег их. А вытяжка осталась закрытой. И я бы, наверное, угорел, если бы вовремя не пришла мама. С тех пор я знаю, что так поступать нельзя.
13
Старая учительница географии Нина Викентьевна сошла с ума прямо на уроке, прямо на моих глазах.
Было это так. Повесив на стенку карту, она стала говорить: «Вот это, ребята, государство Уругвай». И тут же ножницами тщательно вырезала этот самый Уругвай из карты. «А это — Парагвай». И стала вырезать Парагвай. Все замерли, и в классе установилась такая тишина, которой ни до, ни после я не помню.
Где-то примерно на Бразилии она странно улыбнулась и вышла из класса. Потом пришел директор и сказал, что урока не будет. Мы были рады, конечно.
И больше ее никогда не видели.
14
К соседу Сергею Александровичу, военному летчику в отставке, иногда приезжала его мать. Она жила в Сочи. И про нее было известно, что раньше она работала поварихой в каком-то тамошнем санатории. «Она однажды кормила Сталина», — с почтением говорили про нее другие соседи. Меня она любила и однажды сказала, что в следующий свой приезд привезет мне варенье из розовых лепестков. Я с вожделением ждал этого неземного счастья. И однажды она привезла такое варенье. Кажется, это было одним из самых сильных разочарований во всей моей жизни, хотя их было у меня, как и у каждого из нас, немало.
15