Цемах Атлас (ешива). Том первый

Муж Зельды, Касриэлка-жестянщик, был с Пурима и до Пейсаха, в период, когда выпекали мацу, пекарем. За эти четыре недели он не заглядывал в шинок, и дома к нему относились лучше. Простояв целый день у раскаленной печи, он каждый вечер возвращался смертельно усталый и сразу же валился спать. Тем не менее в ночь кануна Пейсаха он разложил хлебные крошки, а потом ходил со свечой, с деревянной ложкой и с гусиным пером, собирал эти крошки и таким образом выполнял заповедь об уничтожении квасного. Однако Мейлахка перевернул весь дом и искал квасное в шкафчиках, в комодах, под кроватями. На следующее утро отцу перед тем, как отправиться на подряд, пришлось еще бежать в синагогу гаона продавать квасное[179]. Маленький ребе убежал на синагогальный двор, чтобы сжечь деревянную ложку с хлебными крошками, завязанную в кусок полотна. Перед тем как уйти в лавку в предвкушении большой предпраздничной выручки, Зельда и дочери присели с краешка стола для последней трапезы с квасным. Мейлахка стоял над ними как надзиратель, следя за тем, как бы со стола, не дай Бог, не упало ни крошки на пол. Мать и сестры светились счастьем оттого, что их младшенький — прямо настоящий раввин. С другой стороны, им несколько докучало его святошеское давление. Но настоящие неприятности начались за пасхальной трапезой.

Касриэлка до вечера стоял у печи и даже не успел сходить в баню. Он ввалился в дом разгоряченный, обсыпанный мукой, голодный. Зельда и ее дочери тоже вернулись из своей фруктовой лавки без сил, едва держась на ногах. Тем не менее семье пришлось терпеливо ждать, пока Мейлахка вдоволь нараскачивался за молитвой в уголке, чтобы можно было сесть за стол. Однако сразу же, как они уселись, Мейлахка с горящими глазами напомнил отцу, что на пасхальную трапезу нужно надеть китл. Касриэлка громко рассмеялся: он не надевает китла даже в Йом Кипур, так неужели он будет сходить с ума на пасхальной трапезе? И он свалил все символы праздника в праздничное блюдо. Но маленький ребе с набожным выражением лица заглянул в Пасхальное предание и начал все перекладывать. Обожженное куриное крылышко должно лежать на тарелке с правой стороны, вареное яйцо — с левой стороны, а хрен — точно посредине. Тогда отец по-свойски сказал своему маленькому святоше, что главное — быть хорошем парнем, а не слюнтяем и что где бы ни лежал хрен, он все равно горький. Однако Мейлахка сидел с ермолкой на макушке и молчал, закусив губу. Касриэлка поднял бокал с вином, по-быстрому прочитал кидуш, выпил до дна, выдохнул и облизнулся. Мальчик аж подпрыгнул на месте:

— По закону, надо опереться на левый локоть и пить очень медленно.

— Ладно, значит, я пью не по закону, — ответил отец. Он взял пригоршню зеленых листьев, имевших вкус его горестей, и, обмакнув их в соленую воду, произнес благословение «Сотворяющий плод земли».

— А омовение рук?! — вскричал Мейлахка. — Надо сначала омыть руки и не произносить благословения на омовение рук.

— Тьфу на тебя! — отец выплюнул разжеванные зеленые листья. — Меня тошнит от твоей набожности. Пусть черти справляют с тобой пасхальную трапезу.

— Делай, что он тебе говорит! — заорали женщины на хозяина.

Жестянщик был привычен к тому, что жена и дочери, эти санхеривы, покрикивали на него и воевали с ним. Теперь он видел, что и мнение одиннадцатилетнего ешиботника имеет в доме больше веса, чем его мнение. Это его возмутило, и он начал ругать всех просиживающих штаны в ешиве, все эти ссутуленные спины. Мать и сестры тоже раскричались на Мейлахку, что он портит им тяжелым трудом заработанный праздник. Он не ответил ни слова, но в его молчании и напрягшихся плечах было так много упрямства, что было видно как на ладони, что он готов испортить всем Пейсах, но не уступить. Вся семья сразу же сдалась и сделала все, как он требовал.

Утром первого же из пасхальных будней Зельда и ее девицы открыли свою лавку. Сразу же набежало множество покупателей, толпившихся вокруг корзин с фруктами, ящиков с копченой рыбой, бочонков с селедкой. У отдохнувших за два праздничных дня и изголодавшихся по заработку торговок товар так и горел в руках. Вдруг в лавке появился Мейлахка, посмотрел на все происходящее с миной инспектора и громко известил всех, что в товар могли случайно попасть крошки квасного. Ничего из этого нельзя продавать до окончания Пейсаха, пусть даже фрукты сгниют. Клиенты переглядывались и пожимали плечами, глядя на этого странного мальчика. Его мать и сестры больше не могли сдержаться. Одетые по-зимнему, в шерстяных платках на головах и в валенках с калошами, они выбежали из лавки на улицу, встали, расставив ноги над сточной канавой, полной воды, и начали кричать, разрывая на себе одежду:

— Караул! Мусарники свели его с ума!