Цемах Атлас (ешива). Том первый

Когда на улице потеплело, Цемах снова стал заходить наверх, в комнату изучения мусара. Он чувствовал большее уединение в этой комнатке с жесткой скамьей и голым столом, чем у портного в большой светлой комнате с двумя окнами и двумя широкими кроватями, застеленными чистым бельем. В эти весенние дни после Пейсаха мысли Цемаха навевали на него осеннюю печаль, раскачивали его, как ветер раскачивает дерево с опавшими листьями. Он аскет без радости, по необходимости. Реб Исроэл Салантер видел перед своими большими, мрачными и наивными глазами ад и хотел спасти евреев от наказания. В своем нравоучительном послании он писал: «И строгим наказанием будут искупаться грехи… Даже человеку, исполненному правды, придется отдавать отчет за свои деяния в этом мире». Нынешние мусарники и каждый честный сын Торы тоже верят в воздаяние и наказание. Хотя они мало или даже совсем ничего не говорят об этом, они говорят о страхе перед Небесами и страхе перед грехом, потому что это более высокая ступень, чем страх перед наказанием. Однако он, Цемах Атлас, никогда не думал о каре, ждущей на том свете, словно считал ад выдумкой. Он верил в совершенного человека, он сам хотел стать небесным человеком, но его небо было пустым, без Бога, как священный орн-койдеш без свитка Торы. Если бы он даже согласился с исследователями, доказывающими существование Бога доводами разума, он все равно не был бы настоящим верующим. Настоящий верующий ложится и встает с Творцом мира. Он ощущает всеми чувствами присутствие Творца в своем сердце. Значит, если он, Цемах, не уверен в самом главном, то он не только лжец с бородой и пейсами, притворяющийся верующим, он к тому же несомненный глупец, настоящий дурак. Зачем ему мучиться и жить аскетом, пока все его силы еще при нем?

Даже когда он стоял в синагоге среди учеников, накрывшись с головой талесом, и молился, его не отпускала жажда копаться в себе, безумное стремление клясть себя снова и снова. Он ушел от светских, наслаждающихся радостями этого мира, потому что они — люди без Торы. Однако только для того, кто верит, что Тора дана с Небес на горе Синайской, она является высшей и глубочайшей мудростью. Для того, кто не верит в Тору с Небес, человеческий разум намного божественнее, чем законы, смысла которых никто не понимает. Цемах выглянул в окно синагоги, и ему показалось, что из взошедшего ослепительного солнца вырывается черный огонь, поджигающий его бороду и пейсы, и талес, которым он накрылся с головой. Он остался стоять, как голый, дочерна обгоревший ствол. В его черепе щелкала какая-то мысль, грозящая разразиться раскатами грома. Он думал, что тоскует по миру человеческих добродетелей и жаждет именно его, а не мира с закатившимися от напускной набожности глазами.

В воскресенье утром он выглянул из чердачной комнатки и увидел, как со всех сторон люди идут к дому раввина. От синагоги, стоявшей на холме, спускались ешиботники. Из переулков вокруг Синагогального двора шли состоятельные обыватели. Извозчики и ремесленники подходили от домишек, располагавшихся на берегу реки. По песчаному шляху шагали сельские евреи из Декшни и Лейпунов. Все Валкеники и все сельские евреи из окрестностей пришли провожать старого раввина и его раввиншу, дождавшихся счастливого дня отъезда в Эрец-Исроэл. Утро было солнечным и светлым. Вдруг подул ветер и пригнал тучи, как будто и тучи пришли проститься со старым раввином.

Из Синагогального переулка вышли Азриэл Вайншток и Йосеф-варшавянин. Скучающий оттого, что из-за денежного конфликта со своей ешивой он все еще вынужден сидеть в местечке, зять резника приблизил к себе юного зятя Гедалии Зондака. Йосеф льстиво и заискивающе приплясывал вокруг сборщика пожертвований, разъезжающего по всему миру, заглядывал ему в глаза с завистью и мольбой. Может быть, он может что-то сделать для него, чтобы не заплесневеть в этом маленьком местечке? Через месяц после свадьбы варшавянина его тесть Гедалия Зондак уже всем говорил, что он бездельник. Он не встает вовремя на молитву и тратит целый день на прогулки и болтовню вместо того, чтобы сидеть и учиться. Он не хочет быть священнослужителем, но и лавочником он тоже не хочет быть.

— Нашел подобный подобного себе[183]. Азриэлы Вайнштоки и Йосефы-варшавяне всегда находят друг друга, — рассмеялся Цемах собственным мыслям в пустой чердачной комнате. И этот рыжебородый пузатый сборщик пожертвований, несомненно, верит в Бога Израилева. Он придумал себе такого Бога Израилева, который не запрещает ему быть денежным человеком и грешить. Наверняка он даже собрал целую сокровищницу высказываний талмудических мудрецов, подтверждающих, что все, что он делает, он делает по закону и ради служения Господу.