Цемах Атлас (ешива). Том первый

Хайкл злобно молчал. Он бы предпочел, чтобы реб Цемах считал его трусом. Тогда не пришлось бы рассказывать, что он лишился языка из-за какой-то местечковой девчонки и что это она была для него тем соблазном творить зло, который притворяется священным орн-койдешем. Ему еще пришлось выслушивать после этого осуждающие речи директора ешивы, сказавшего, что если Эльцик Блох не увидел, что Хайкл стыдится того, что он бедный сын Торы, то он бы не стал с ним говорить с такой наглостью. И семья Гордонов тоже относилась бы к нему с большим уважением. Тем не менее его не должно беспокоить, что какой-то торгаш поносил его. Задним числом даже лучше, что он оказался человеком, побеждающим свой соблазн[142], и не ответил. И пусть ему даже не приходит в голову больше не приходить на субботние трапезы в дом зятя раввина. Реб Гирша Гордон станет еще, не дай Бог, кровным врагом ешивы, а это может привести к настоящему несчастью. Теперь Хайкл посмотрел на директора ешивы с удивлением. С каких это пор реб Цемах Атлас кого-то или чего-то боится? И вот он дрожит перед ссорой точно так же, как реб Менахем-Мендл Сегал.

Глава 9

В субботу за чолнтом старый резник пребывал в еще худшем настроении, чем в пятницу вечером. Его младшая дочь все еще лежала больная в своей комнате. К тому же утром в синагоге во время молитвы он переговорил с Эльциком Блохом. Реб Липа-Йося сидел за столом и бушевал:

— Поздравляю! Долго было тихо!

Он возмущался, что обыватели снова делятся на две партии: за и против гостя в местечке, этого мядельского раввина. Каждый портняжка имеет собственное мнение относительно того, кого он хочет видеть городским раввином. А ему, Липе-Йосе, приходится молчать, потому что он общинный козел, хотя раввин без резника — как дверь без засова. От злости, что лучшие люди города выступают против мядельского раввина и поддерживают реб Гиршу Гордона, Эльцик Блох оговаривал учащихся ешивы и ее глав. Однако реб Гирша Гордон тоже был недоволен ешивой. Он первым был за то, чтобы в местечко впустили новогрудковских мусарников. Он верил, что они поведут войну Господню, как делали это всегда и повсюду. Но теперь, по его словам, он видит, что ошибался.

Реб Менахем-Мендл подавленно слушал его. Если бы он заранее знал, что в Валкениках идет спор из-за места раввина, он бы десять раз подумал, прежде чем приехать сюда. В местечке, где идет такой спор, нельзя спокойно сидеть и изучать Тору. Нет у него здесь и заработка. Он не может пока даже помыслить о том, чтобы привезти сюда жену и ребенка. Валкеникские обыватели не слишком утруждают себя обеспечением учащихся и глав ешивы. Его товарищ реб Цемах забыл или преднамеренно не рассказал ему в Вильне об этой местной ссоре.

— Ешива не должна вмешиваться в ссору между свояками и их сторонниками. — Реб Менахем-Мендл посмотрел на директора ешивы с испугом. Будет ли он стоять в стороне от этой ссоры? К его огромному удивлению, реб Цемах молчал, и все выглядело так, будто он согласен.

— Я, кажется, знаю этого мядельского раввинчика. И этот молодой человек будет валкеникским раввином? — продолжал кипятиться старик и рассказал, как деликатно он разговаривал с Эльциком Блохом. Тот все-таки зять раввина и один из глав общины. Он сказал ему: «Реб Эльцик, чего вы хотите? Чтобы мальчишки из ешивы сказали, какой раввин им больше нравится? Они ведь еще дети и должны сидеть и учиться». Тогда Эльцик открыл на него пасть: «Вы поддерживаете мусарников, потому что главы их ешивы — ваши квартиранты. И вы сами, — кричал ему Эльцик, — вы сами тоже берете деньги ни за что. Резать вы не режете: у вас руки трясутся. Вести молитву в синагоге вы не можете: у вас голос хриплый, как кирпич. А ваш зять — ведь он просто калека!» — рявкнул старик, обращаясь к своему зятю, Юдлу-резнику, который аж скорчился от страха.

— Твои квартиранты не вмешиваются, и ты тоже не вмешивайся, — закричала старшая дочь отцу.

— Я не вмешиваюсь, не вмешиваюсь. — Липа-Йося платком стряхнул с бороды крошки кугеля и волокна мяса и велел внукам петь вместе с ним Песнь ступеней[143].

Девочки Ханы-Леи пели всегда с талантом, унаследованным от целой династии канторов. Мальчики Рони обычно стояли на скамье и махали ручками. Обе дочери реб Липы-Йоси тоже имели обыкновение петь вместе со всеми. Однако на этот раз мальчики Рони сидели осиротевшие, без матери, а одна из девочек Ханы-Леи поссорилась со своей сестренкой как раз перед чтением благословения. Ребенок плакал, и дед орал, чтобы внучка замолчала. От этого она всхлипывала еще громче. Тогда реб Липа-Йося крикнул дочери, чтобы она забрала от стола плаксу. Юдл-резник больше не мог выносить, что у него нет никакого влияния на домашних. Он просопел, обращаясь к своей заплаканной дочери:

— Не уходи. Ты сидишь за столом своего отца.

Тесть растерялся от наглости зятя, а Хана-Лея раскричалась на мужа:

— Не вмешивайся еще и ты!