Цемах Атлас (ешива). Том второй

Мойше Хаят проворно уселся на свободное место между Реувеном Ратнером и Шимшонлом-купишкинцем. Оба они сразу же отвернулись от него, но Мойше Хаят сделал вид, что не заметил произведенного его приходом впечатления. Понемногу ешиботники начали приходить в себя. Все они понимали, что надо не замечать непрошеного гостя и не выходить из себя из-за него. Реб Дов-Бер некоторое время собирался с мыслями, прежде чем снова заговорил:

— Так о чем мы, господа? Мы говорили о различии между людьми этого света и людьми Торы. Казалось бы, человек, отказывающийся от удовольствий, не может быть добрым и мягким, потому что он постоянно занят самой тяжелой войной, войной с соблазном. Человек духа по своей природе действительно строг, а человек, погруженный в материальное, выглядит веселым, раскованным, выглядит человеком с хорошим характером. Почему же человек этого света должен плохо относиться к другим, если он так хорошо относится к себе? Но доброта светского человека поверхностна. На самом деле по пути к осуществлению своего недостижимого вожделения он растопчет всех и вся. Человек, наслаждающийся радостями этого мира, может быть весьма добродушным, но только после того, как на какое-то время насытится удовольствиями. Однако добродушие отнюдь не всегда означает добро, точно так же, как мудреность совсем не обязательно подразумевает мудрость. А как раз аскет, всю свою жизнь ведущий ожесточенную войну против соблазнов, поможет от всего сердца там, где Тора велит помочь. Он не знает, что значит сдаваться; человек, живущий ради цели, выставляющий самому себе счет, и других не оставит без учета; человек духа умеет давать — где и когда нужно. И этому качеству он научается у Владыки мира, «если Он милосерден, то и ты милосерден»[155]… Вы хотели что-то сказать, виленчанин? — повернулся реб Дов-Бер Лифшиц к Хайклу, и складочки вокруг его глаз стали жесткими, как веревки.

— Нет, я ничего не хотел сказать, — ответил Хайкл и все-таки выдвинулся вперед. — Если верить этому, то получается, что, кроме людей Торы, весь мир состоит из одних нечестивцев.

— Конечно, это мир, состоящий из одних нечестивцев! — крикнул Зундл-конотопец и посмотрел на реб Цемаха Атласа с упреком за то, что тот не рассказал этого своему валкеникскому ученику.

Но виленчанин терпеть не мог, когда на него кричат, и сразу же ответил:

— Невозможно представить, чтобы человек полностью вылез из кожи и делал добро безо всякой корысти. Даже когда совершающий доброе дело не рассчитывает на почет и вознаграждение, потому что тот, кому он помогает, ранее уже помог ему или может помочь в будущем, — он делает это, чтобы отблагодарить свое везение за то, что не с ним случилась беда. Или же он помогает ближнему из страха, то есть хочет подкупить судьбу, чтобы с ним не произошло то же самое. Или же он делает добро пострадавшему, чтобы потом иметь возможность спокойно наслаждаться жизнью. Есть и те, кто по своей природе просто не могут быть скупыми и каждому дают то, что у них просят. В каждом случае можно искать и найти своекорыстную причину, побуждающую человека творить добро.

Виленчанин едва успел закончить, как реб Дов-Бер Лифшиц уже начал возмущаться услышанным. Что он хочет сказать своими словами о том, что творящий добро делает это из страха, чтобы таким образом подкупить судьбу? Как такая идея могла прийти в голову верующему еврею? Вместо того, чтобы говорить о Провидении, виленчанин говорит о судьбе, и, по его словам, получается, что судьба — это какой-то хищник, которого постоянно нужно кормить, чтобы он не напал на человека и не пожрал его. Фу! От таких речей пахнет нечистотой и ересью, как пахнет лекарствами в комнате тяжелобольного.

— Теперь я должен коснуться такого выдающегося своей мудростью вашего высказывания, как то, что есть люди, неспособные по своей природе быть скупыми! Неужели мы говорим о нечестивцах? Разве мы говорим о гуляках и растратчиках? Нет, мы говорим о мусарниках и людях духа!