Цемах Атлас (ешива). Том второй

Сезон черники, красной смородины, похожей на прозрачные солнышки, и винноцветной черешни еще не прошел, а уже наступила пора слив в темно-синей кожуре. Их можно было покупать ведрами по дешевке. Однако между постом Семнадцатого тамуза и постом Девятого ава набожные евреи не произносили благословения «Который дал нам дожить…» на фрукты[30], не ели мясного, не ходили купаться. Обыватели обходились черным хлебом, размоченным в щавелевом борще, немного забеленном молоком. Масло, сыр и сметану держали для дачников. Дни стояли жаркие, дорожная пыль лезла в горло. На полях работы было невпроворот, и крестьяне не приходили в местечко, рынок пустовал. Старики сидели на прогретых солнцем крылечках домов, на ступеньках лавок, и в сердцах их пела горлица скитающейся Шхины: «Как одиноко сидит…»[31]

Молодежь ходила в еще более тяжелой и трезвой тоске. Картонной фабрике за лесом некуда было отправлять свой товар. Огромные пилы больше не сопели по ночам, на фабрике перестали работать в три смены. Привыкнув к гудкам сирен, местечковые парни просыпались утром в час, когда прежде, до того как онемели, гудели фабричные сирены. Проснувшись, они слушали враждебное молчание фабрики. Днем она работала, но, за исключением десятка пожилых евреев, управляющий оставил только крестьян из деревни. Они работали за меньшую плату и не бунтовали.

— Религия не обязывает давать заработок преступникам из стана Израилева, — утверждал управляющий, молодой хасид из Польши с густой черной бородой и горящими глазами. Молясь среди холодных и сдержанных литваков, он один раскачивался, как дерево под ударами бури. Он любил гостей за своим столом семь дней в неделю, но не выносил бунтовщиков. Валкеникские парни, которых лишили работы, говорили про него, что он подбивает клинья к молодым иноверкам. От ненависти к нему они возненавидели и местечковых святош вместе с понаехавшими на дачи сынами Торы.

Дачники сидели на верандах и ели сочную красную редиску, зеленый лук, запеченный в сметане; молодую картошку со сливочным маслом; сковородки яичницы — большие, круглые и светлые, как солнце. Они пили жирное, густое какао и закусывали печеньем с творогом и пухлыми булочками, посыпанными корицей и сахаром. По совету своих хозяек они выпивали целые дюжины сырых яиц. Хозяйки покупали для них сладких цыплят, дули большим курицам в зады, чтобы проверить, достаточно ли они жирны. Евреи удивлялись: как это изучающие Тору едят мясное в три недели между постом Семнадцатого тамуза и Девятого ава? На это еврейки отвечали, что их дачники делают то, что им велят доктора, а, как известно, угроза жизни отодвигает даже субботу. Обыватели разговаривали и с самими изучающими Тору. Те отвечали вопрошавшим их неучам, что не есть мясное от Семнадцатого тамуза до Девятого ава — это обычай, а не закон и что есть те, кто считает, что этот обычай распространяется только на девять дней перед Девятым ава, а не на целых три недели. Двое валкеникских парней клялись, что они видели у тети дома целую банду ешиботников, которые втихаря ели во время самого поста Семнадцатого тамуза, но этим сплетникам сразу же заткнули рот:

— Наверное, у них есть на это разрешение глав ешив. Они изучают Тору, а Тора забирает силы человека. Так сказано. Так что же вы сравниваете себя с ними? Им можно.

— Нам тоже можно! — отвечали эти парни и в открытую гуляли с девицами, обнимая их за талии. Девицы покачивали широкими боками и с огнем в глазах, словно назло, смеялись в лицо старым женщинам в париках, смотревшим с крылечек им вслед.