Цемах Атлас (ешива). Том второй

— Конечно, Вова Барбитолер не вел себя так, как, по вашему мнению, должен был, — резко и гневно ответил Хайкл. — Однако, если бы вы посмотрели, как человека опускают в могилу и засыпают землей, вы бы не думали о том, выполнял ли он все предписания книги «Шулхан орух» и достаточно ли он осознавал духовное превосходство мудрецов, изучающих Тору.

Хайкл сразу же раскаялся в своих словах. Он увидел, как близорукие глаза ребе как-то уж слишком старательно ищут что-то в набранных мелким шрифтом[106] комментариях Раши, и понял, что ребе пытается своей маленькой книжечкой Геморы закрыть лицо, чтобы Хайкл не заметил, что его душит едва сдерживаемый плач. Махазе-Авром скорчился, как будто в страхе перед учеником, упрекнувшим его, что он во имя закона забывает о милосердии.

Глава 2

На той стороне моста через Виленку, напротив Зареченского рынка, реб Авром-Шая-коссовчанин жил в нижней квартире, состоявшей из двух комнат. Снаружи был вход в мануфактурную лавку, которую держала раввинша, а оттуда, через дверь со стеклянным окошком, можно было попасть в жилую комнату. Длинная, узкая и темная комната бездетной пары оказывалась еще темнее из-за того, что за ее единственным низким окном постоянно проходило множество людей. В глубине стояли две кровати, загороженные большим платяным шкафом. В передней половине у полукруглого стола стояли несколько стульев, диван у одной стены и пара полок со святыми книгами — у другой.

В зиму своего траура по отцу Хайкл каждый день ходил в Поплавскую молельню, на ту сторону моста через Виленку. Махазе-Авром там молился и там же занимался с ним. В пятницу вечером Хайкл ходил к ребе домой.

Веля, торговка фруктами, благословив свечи и проглотив пару кусков с субботнего стола, падала на кровать прямо в одежде, смертельно уставшая от работы, прекращавшейся лишь за четверть часа до заката. Когда мать засыпала, Хайкл оставался один в тесной комнатке и слушал немоту застывших на стенах теней. С треснувших деревянных балок у него над головой свисала паутина. Темно-красные огоньки субботних свечей в медных подсвечниках горели с будничной тоской. Напротив стола стоял отцовский шкафчик с книгами, казавшимися ему потертыми надписями на надгробиях. Книги еврейских философов Испании, Танах, переведенный Мендельсоном на немецкий язык еврейскими буквами, и книги литовских приверженцев Хаскалы, написанные на витиеватом иврите, — они не трогали сердца Хайкла. Он надевал тяжелое пальто на вате и уходил к ребе.

На улице он попадал в мир соблазнов на каждом шагу. Электрические лампы над афишами театров на Широкой улице ослепляли его. Он смотрел вслед девушкам в высоких блестящих сапожках и в шубках, осыпанных искрящимися снежинками. С удивлением провожал взглядом компании парней: неужели они совсем не стесняются так громко смеяться посреди улицы? Но сразу же, как он входил к ребе в дом, его окутывали дрожащий домашний свет, сладкое тепло и тишина.

Хайкла мало интересовал урок по трактату Геморы «Кидушин», о еврее, который, собравшись жениться на какой-то женщине, то ли говорит ей прямо, что освящает ее в качестве своей жены, то ли нет. Прозанимавшись этой темой с полчаса, он хотел поговорить, особенно потому, что в субботу нельзя перенапрягаться. Даже составители Талмуда вставили посреди Галохи кусочки Агоды, чтобы голова не лопнула. Хайкла все еще интересовал его старый вопрос: почему, собственно, Махазе-Авром не уважает Новогрудка и учения мусара? Основа и главный смысл Новогрудка — это война против того, что называется «причастность», чтобы у человека в его добрых делах не было никакого намека на своекорыстность. Так разве же это не высокая ступень духовного развития?

— В том, что ты хочешь завести разговор о своекорыстности и есть самая большая своекорыстность: чтобы тебе не надо было напрягаться и вдумываться в мишну, — вздохнул реб Авром-Шая, но все-таки позволил втянуть себя в беседу о человеческих качествах. — Пренебрегать человеком, который ищет пользы для самого себя, и жестоко, и глупо. Поскольку стремление к собственной выгоде заложено в человеческой природе, ему позволительно так поступать, покуда он не наносит этим ущерба другим людям. Нечего и говорить, что, если кто-то хочет приобрести уважение и друзей, помогая товарищу, соседу, чужому человеку, — тогда он вообще прекрасный человек, находящийся на высокой ступени. Точно так же, как мы испытываем жалость к берущему, мы должны испытывать уважение к дающему. Как мы не будем упрекать нуждающегося в том, что он благодарит того, кто ему помог, так не стоит и побивать камнями оказавшего помощь за то, что он хочет услышать слово благодарности.

Подремав на своей постели за платяным шкафом, жена реб Аврома-Шаи встала, чтобы подать чай. Хайкл любил раввиншу Юдес. Он считал ее доброй, домашней и тяжело работающей женщиной, такой, как его мама. Однако он видел, что ребе поминутно страдает от ее манер; даже от того, что она пьет слишком большими глотками, стучит каблуками при ходьбе, а главное — от того, как она разговаривает.