Цементная блондинка

Босх отлично знал: «эти козлы» делают то, что делают — и когда-нибудь вновь сделают это, — только потому, что люди вроде Паундса не понимают, зачем они это делают. Босх усматривал в этих событиях цикличность. Примерно каждые двадцать пять лет город поджигал свою душу с помощью настоящих пожаров. А затем снова возвращался на наезженный путь — быстро и не оборачиваясь назад. Нечто вроде «ударь и беги».

Внезапно Паундс не удержался на ногах, наступив на качающийся обломок. Он упал на руки и тут же вскочил, не в силах скрыть раздражения.

— Проклятье! — выругался он и, хотя Босх ничего не спрашивал, успокоил того: — Со мной все в порядке.

Он быстренько водворил на место прядь волос, свалившуюся с его лысеющей макушки. Паундс не заметил, что грязная ладонь оставила на его лбу следы сажи, а Босх ему ничего не сказал.

Наконец они добрались до группы людей. Босх подошел к своему бывшему напарнику Джерри Эдгару, стоявшему рядом с двумя следователями, которых Босх знал, и двумя неизвестными ему женщинами. На последних были надеты зеленые плащи — форма «могильщиков» из службы коронера. Эти низкооплачиваемые служащие мотались в синем микроавтобусе от одного места преступления к другому, забирая покойников и отвозя их в холодильник.

— Как делишки, Гарри? — спросил Эдгар.

— Как видишь.

Эдгар недавно ездил на фестиваль блюзов в Новый Орлеан и привез оттуда это дурацкое приветствие. Он произносил его столь часто, что оно уже всех раздражало, и Эдгар был единственным в следственном отделе, кто этого не замечал.

Эдгар выделялся среди всех стоящих здесь людей, На нем не было рабочего плаща, как на Босхе, — он никогда не надевал его, боясь помять свои костюмы из «Нордстрома»[4]. Каким-то образом ему удалось не перемазаться, если не считать пыльной полосы на одном из отворотов брюк двубортного костюма. В свободное от полицейской службы время Эдгар крутился на рынке недвижимости. Некогда доходный, этот бизнес в течение вот уже трех лет представлял собой сплошные слезы, но тем не менее Эдгар оставался самым большим щеголем во всем подразделении. Босх взглянул на бледно-голубой галстук Эдгара, туго охватывающий темную шею детектива, и подумал, что он один стоит больше, чем его собственная рубашка вместе с галстуком.

Босх оглянулся и из всех стоявших рядом кивком поздоровался только с Артом Донованом, техническим сотрудником отдела полицейской экспертизы. Таков был протокол. Здесь, как и на любом другом обследуемом месте преступления, действовала тщательно разработанная кастовая система. Детективы разговаривали в основном друг с другом или со специалистами из отдела экспертизы. Полицейские в форме молчали, пока к ним кто-нибудь не обратится. Тем, кто таскал покойников — низшим на этой кастовой лестнице, — вообще не положено было разговаривать, разве что с Артом Донованом. Он же почти не обращался к копам, презирая их и считая нытиками, которым нужно то одно, то другое: вскрытие, анализы на токсины, и все это — непременно к завтрашнему дню.

Босх заглянул в траншею, на краю которой стояли все остальные. Рабочие с отбойными молотками раскидали обломки и выдолбили яму примерно в два с половиной метра длиной и полтора глубиной. Вынутые из нее куски цемента метровым бруствером возвышались над остальными обломками. Чтобы лучше видеть, Босх присел на корточки и заметил, что яма, выдолбленная в цементе, походила на женскую фигуру. Она напоминала форму, в которую можно было залить глину и получить копию тела — ну, хотя бы для манекена. Однако внутри было пусто.

— Где тело? — спросил Босх.

— То, что от него осталось, уже забрали, — ответил Эдгар. — Оно в мешке, в автобусе. Мы тут прикидываем, как можно извлечь этот кусок цемента, не повредив его.

Прежде чем подняться на ноги и выйти из-под навеса, Босх несколько секунд молча смотрел на яму в цементе. Ларри Сакаи, следователь из отдела коронера, проводив его до микроавтобуса, распахнул заднюю дверь. Там, внутри, было невыносимо жарко, а тяжелое дыхание Сакаи перебивало даже запах дезинфицирующих средств.

— Я так и понял, что они тебя сюда вытащат, — сказал Сакаи.

— Правда? И почему же?

— Потому что это сильно смахивает на работу этой суки — Кукольника.

Босх ничего не ответил, чтобы ненароком не подтвердить подобное предположение. Года четыре назад Сакаи работал по нескольким делам, связанным с Кукольником. Босх даже предполагал, что именно с его легкой руки журналисты наделили убийцу этим прозвищем. Кто-то организовал утечку, и стало известно, что убийца каждый раз раскрашивает свои жертвы косметикой. Эта информация дошла до одного из репортеров четвертого канала телевидения, который тут же окрестил преступника Кукольником. После того его стали называть так все без исключения, даже полицейские.

Однако Босх всегда ненавидел это прозвище. В нем уже была заложена некая общая характеристика как жертв, так и убийцы. Оно лишало их индивидуальности, из-за него истории о преступлениях Кукольника становились увлекательными, тогда как они должны бы наводить ужас.