Цементный сад

Закончив в подвале, мы с Джули сразу отправились спать. Поскольку Сью часть ночи проспала, она не стала ложиться и днем присматривала за Томом. Я проснулся часов в пять: было жарко и очень хотелось пить. Внизу никого не было, но откуда-то с улицы доносился голос Тома. Я нагнулся к кухонной раковине, чтобы попить из крана, и тучи мух загудели вокруг моего лица. Шел я на цыпочках и осторожно, потому что возле раковины была разлита лужа чего-то желтого – должно быть, апельсинового сока. Еще не совсем проснувшись, я побрел наверх, в комнату Сью. Она сидела на кровати, прислонившись спиной к стене и подтянув колени к груди. На коленях лежала раскрытая тетрадка. Когда я вошел, она бросила карандаш и захлопнула тетрадь. В комнате было душно, словно Сью просидела здесь уже несколько часов. Я присел на край кровати, поближе к ней. Мне хотелось о чем-нибудь поговорить, только не о вчерашней ночи. Хотелось, чтобы кто-нибудь погладил меня по голове. Но она поджала губы, словно твердо решив не начинать разговор первой.

– Что это ты делаешь? – спросил я наконец, заглядывая к ней в тетрадь.

– Ничего, – быстро ответила она, – просто пишу. – И обеими руками прижала тетрадку к животу.

– А что ты пишешь?

Она вздохнула:

– Ничего. Просто пишу.

Я выхватил у нее тетрадку, повернулся к Сью спиной и раскрыл. Прежде чем она загородила листок рукой, я успел прочесть: «Дорогая мамочка, сегодня вторник…»

– Отдай! – вскрикнула Сью, и в голосе ее послышалась такая неожиданная, незнакомая ярость, что я позволил ей отобрать у меня тетрадку.

Сью сунула ее под подушку и села на край кровати, уставившись в стену. На багрово-красном лице ее резко выделялись веснушки, на виске сердито билась синяя жилка. Я пожал плечами и пошел к дверям. Она не поднимала глаз. Едва я вышел, бросилась к двери, захлопнула ее за мной и заперла. Из-за запертой двери послышались рыдания. Я постучал и окликнул ее, она дрожащим голосом потребовала, чтобы я убирался. Так я и сделал – отправился в ванную и смыл с рук засохший цемент.

С неделю после погребения мы не готовили еду. Джули отправилась на почту за деньгами и явилась домой с двумя сумками продуктов, но мясо и овощи лежали нетронутыми, пока не пришлось их выбросить. Вместо них мы ели бутерброды с сыром, бутерброды с арахисовым маслом, печенье и фрукты. Том налегал на шоколадные батончики – кажется, почти ими одними и питался. Порой кому-то приходило настроение сделать чай, и мы пили чай, но чаще обходились водой из-под крана. В тот же день, вернувшись с покупками, Джули выдала мне и Сью по два фунта.

– А себе ты сколько взяла? – спросил я.

Она захлопнула кошелек:

– Столько же, сколько и вам. А остальное – на еду и прочие покупки.

Не прошло и нескольких дней, как из кухни начало распространяться зловоние и появились тучи мух. Делать нам ничего не хотелось, мы просто плотно закрывали дверь в кухню. Для работы было слишком жарко. Потом кто-то (не знаю кто – не я) выкинул мясо. Меня это приободрило: в тот же день я вымыл несколько молочных бутылок, выбросил обертку из-под мяса и прихлопнул с дюжину мух. Вечером, когда Джули и Сью сказали, что надо наконец прибраться на кухне, я гордо ответил:

– Я сегодня вон сколько всего убрал, а вы и не заметили!

В ответ они расхохотались.

– Что же ты убрал? – спросила Сью.

Я объяснил, и они снова засмеялись – громко и обидно.

– Да уж, он свою норму выполнил! – говорили они друг дружке. – Теперь две недели может отдыхать!

Я обиделся и объявил, что больше на кухне ничего делать не буду; тогда Джули и Сью тоже решили ничего не делать. Убраться на кухне нам пришлось-таки только несколько дней спустя, когда мы наконец начали готовить еду. А тем временем в доме и вокруг него страшно расплодились мухи: они тучами висели у окон и беспрерывно с жужжанием бились в стекла.