Цена добра

Чего страшусь я видеть в предстоящем
Всего сильней? Чужими – небеса,
Пустыни – зыбки, поле – неродящим,
Потухшими – любимого глаза.

Угрюмый лес, молчащий на рассвете,
Без птичьих гнезд, без радостей в душе,
И молодость, которая уже
Не верит больше ни во что на свете.

Нет! Это не то, эти строки питают тоску. Лучше я открою окно и буду раздавать радугу.

Не помню сказок вовсе,
Забыла их давно.
Взрослеет на колосьях
Молочное зерно.
А дождик, словно жемчуг,
На нитке разрывается
И мне в подол, как жемчуг
Рассыпанный, ссыпается.
Ах, что я буду делать
С ее семью цветами?!
А может, взять на память
И, как браслет, надеть?
Или кольцо на палец?
Иль в уши радугу продеть —
И прозвенеть серьгами?

И тоска падает израненная, а я все громче и громче читаю любимые стихи – и свои, и всех поэтов, которые вместе со мной шли по жизни, деля мои радости и облегчая мои печали, даря мне мудрость и забирая пустую суету обыденности. Как горда я своей причастностью к поэтическому цеху! Как счастлива осознанием своей принадлежности к тем, кто «глаголом жжет сердца людей»! Поэт – пророк, и если истинно его предназначенье, то он сможет противостоять всему. Величие человека – в силе духа, а дух – категория вечная и незыблемая.

Я создала свой духовный мир

Ах, до чего же черна стояла туча,
Как будто бы решая – как ей быть:
Иль грохотом обрушиться, иль лучше
Слезой обиду из души излить.
И набралась терпенья для решенья:
Почти беззвучно слезы потекли —
Доверчивые слезы утешенья —
В подол зеленый матери-земли.

Фазу Алиева

«Все воды высохли, и воды обмелели. О чем мне ангелы сегодня ночью пели?»

Инна Лиснянская

Человек, который испытал много горя, искренне сочувствует и горю других, понимает, как это тяжело пережить. Потери близких – как незаживающие раны в сердце, тем более если человек переносит свою беду молча, не ропща, не жалуясь. Я не верю пословице, что время – лучший лекарь. Нет. Оно без устали все глубже и глубже разъедает сердце.

На двадцатый год в день смерти моего сына Али я думала: «Наверное, так невыносимо тяжело мне не было даже в первый день его гибели»…

Снова черная, колючая туча, разрывая мою грудь, устремилась на тропинку, ведущую к кладбищу. Тут появилась одна могила – рядом с Аликом покоится и мама. Я услышала раскаты грома в своем сердце, и слезы крупными горошинами покатились по моим щекам. Я потеряла счет времени, солнце ушло за горы. Небо стало темно-синим, и шаги мои стали легкими, что-то тяжелое словно вытекло из меня слезами. Гроза, которая прошла во мне, успокоила, разогнала мрачные горькие мысли; у меня родилось ощущение, что она вернула меня в детство; и я поняла, что это мама распростерла надо мной свое благословение, защищая кровоточащее сердце своей дочери.

Я еще маленькая… Мама ведет меня за руку на сенокос. Издали я слышу симфонию: «Зин, зин, зин!» Люди уже работают, смеются, шутят; воздух чуть влажный, ясное-ясное небо. Где трава, как говорится, высокому – до груди, а низкому – до бороды, размахивая косами, работают мужчины. А чуть ниже, присев на корточки, тихо напевая, косят женщины. И за нами остаются чистые, как бритые головы, полосы.

– Девушки, – кричит Субханат, – здесь гнездо птицы.

Все бегут туда и видят островок нескошенной травы. Две птицы с тревожными криками начинают кружить над гнездом, над головами женщин.

– Видите, даже птицы берегут свой дом! – вздыхает Субайбат. – Боятся за своих птенчиков.

– Эй, если хотите мед, идите сюда, я нашла гнездо пчел, – кричит Айшат.

Мы, дети, бежим на зов. Нам всем на ладонь кладут искрящиеся, сверкающие золотом маленькие клеточки меда.

Недалеко кипит большая кастрюля, и еле уловимый дым рассеивается, не поднимаясь высоко. Я настолько была охвачена воспоминаниями о сенокосе, о песнях жаворонков, о птичьем гнезде, об искрящихся каплях меда, застывших в золотых клеточках, опьянена ароматом цветов и вянущих трав, что забыла, что возвращаюсь с кладбища. Я чувствовала, что мою маленькую руку держит мозолистая рука матери, и слышала голос бабушки.