Цена Империи

— Может быть, потому, что я сама покупаю благовония по десять тысяч за унцию? — холодным чужим голосом произнесла Корнелия. — Вот мой дом, префект Геннадий! Здесь много богатств. Все, что добыли мои предки, защищая Рим. Бери всё! Бери всё, что тебе понравится! Отдай своему Максимину! — Она уже кричала. — Отдай ему всё! Меня тоже отдай! Я…

Геннадий сгреб ее в охапку, стиснул и начал жадно целовать. Она сопротивлялась… не больше нескольких секунд, потом стала отвечать ему с не меньшим пылом.

— Какая ты красивая, когда сердишься! — проговорил Геннадий, на несколько мгновений оторвавшись от ее влажного рта. — Кора! Какое нам дело до всех этих Августов и прокураторов! Забудь! Кора… любимая…

Пятое июля девятьсот девяностого года от основания Рима. Третий год правления Максимина. Рим

Полуденное солнце, повисшее над квадратным проемом в потолке, играло в хрустальных струях фонтана, посверкивало на чешуйках золотых рыбок.

Корнелия стояла на барьере, обняв мраморную Диану, вскинувшую охотничий рог, крошила в воду хлеб…

Белое живое тело и белый подсвеченный солнечными лучами мрамор, почти не тронутый краской. Видно, скульптор решил, что естественный цвет — лучше. И он был прав. Обнаженная каменная богиня казалась почти такой же живой, как обнаженная живая девушка, обвившая рукой почти неестественно тонкую талию охотницы. Они были — как сестры: у живой девушки была такая же — пальцами обхватить можно — тоненькая талия и такие же неширокие, идеально округлые бедра. Они были удивительно похожи: одного роста, одного сложения, у обеих — длинные стройные ноги с круглыми гладкими икрами, узкая спина, до середины лопаток укрытая каштановыми завитками ниспадающих волос, у обеих — тонкие гибкие руки, которыми, ясное дело, совершенно невозможно натянуть настоящий охотничий лук…

Геннадий смотрел на Корнелию, обнимающую статую богини, и чувствовал себя абсолютно счастливым. Нет, не абсолютно. Для абсолютного счастья ему не хватало физического прикосновения к гладкой шелковой коже: прикосновения щеки к теплой плоти этих удивительно нежных грудок, упругости маленьких ягодиц в ладонях, ягодок-сосков — между губ, ласково-жадных объятий, жаркого влажного трепета… Он хотел эту сладкую, нежную, своенравную девочку так, словно не она прошлой ночью изгибалась натянутым луком в него в объятиях… И вместе с тем ему было так хорошо валяться на подушках, прихлебывать темное тридцатилетнее вино и смотреть, как его маленькая, изящная, словно тоже выточенная из белого мрамора девочка-богиня кормит золотых рыбок, напевает что-то по-гречески, и прозрачный негромкий ее голосок проникает внутрь, струится под кожей, и губы Геннадия сами растягиваются в такой же нежной, ласковой, совершенно не свойственной ему улыбке.

— Кора…

Она стремительно обернулась, высыпала оставшиеся крошки в фонтан и мгновенно оказалась рядом с ним, на ложе.

— Ты проснулся!

— Уже давно. Любовался тобой.

— Правда? — Она прильнула к нему: грудью, ладонями, коленями, животом. — Хочешь меня?

— Всегда! — Геннадий нырнул лицом под ее круглый подбородок, прижался губами к светлому горлышку.

— Возьми меня, возьми! — постанывала она. — О Венера великолепная… еще… еще…

— Хватит! — сказал он, когда клепсидра[96] отмерила чуть больше часа. — Так много любви вредно для той, которая еще вчера была девственницей…

— Мне совсем не больно! — запротестовала Корнелия. — И крови почти не было! Видишь, видишь! — Она показала ему крохотное алое пятнышко на покрывале.

— Хватит! — строго повторил Черепанов. — Мне сегодня к третьему часу в Сенате надо быть. Так что я не могу все свое время отдавать одной-единственной сенаторской дочке, пусть даже моей жене. Учти на будущее.

— Жене?

— Или ты против?

— Нет, конечно. Только мой папа еще не назначил день свадьбы.

— Назначит! — уверенно заявил Черепанов. — Я его потороплю…

— Ну так же нельзя! — сладкая кошечка моментально превратилась в благородную львицу. — Это же свадьба! В нашем роду… Надо подготовиться… Платья сшить, гороскоп составить, день лучший выбрать… Прорицателей вопросить…

— Ладно, ладно, — махнул рукой Черепанов. — Все будет как надо, девочка. Как положено. И платья, и гости, и прорицатели. Только ты учти: время сейчас военное, а я — военачальник на службе императора. Да и отец твой — тоже. Так что рассусоливать нам некогда. А сейчас распорядись насчет завтрака, ладно?

— Угу!

Корнелия хлопнула в ладоши, крикнула: «Марция!» — и в атриум тут же впорхнула служанка. К смущению не ожидавшего вторжения Черепанова.

— Марция! Вели подать завтрак нам с домом Геннадием! — ничуть не напрягаясь тем, что она, обнаженная, — в объятиях обнаженного же мужчины, распоряжалась юная патрицианка. — Да побыстрее! Дом Геннадий торопится в Сенат!

Глава пятая Сенат

Пятое июля девятьсот девяностого года от основания Рима. Третий год правления Максимина. Рим