Цена Империи

Алексей привстал в седле, оглянулся… что ж, его парни тоже смотрелись неплохо. Захваченные в алеманнской войне трофеи плюс жалованье и щедрые премии сделали их богачами. Так что никто из готов и герулов, вставших под римские аквилы, не жалел о том, что присягнул риксу Аласейе. А в Рим Коршунов взял с собой самых лучших — это тоже была своего рода премия. Эх, жаль, Книвы с ними нет. Не пустил парня батька Фретила. Сказал: пусть хоть один сын на земле сидит. Хотя, по словам Агилмунда, его младший брат на земле сидеть не намеревался. Владеть — да. А вот возделывать — это вряд ли. Его землю нынче дюжина скалсов обрабатывает. А сам парень — в любимчиках у Одохара ходит, который (волчара еще тот) к Боспорскому царству очень плотно присматривается… ну ничего. Дела у его родичей в Риме идут замечательно. Даст Бог — пригласят парня в гости.

Да-а, Рим — это нечто! Коршунов уже предвкушал, как будет гулять с Анастасией по этим гладким мостовым, умываться в фонтанах (он и сейчас проделал бы это с удовольствием), в бани сходит… их в столице, говорят, не менее дюжины — и одна другой роскошнее. А через два дня начнутся Аполлоновы игры, и это, говорят, вообще улёт!

Короче, сбылись мечты: он въезжает в Рим во главе, можно сказать, собственной армии. И Рим приветствует его как победителя. Ура! То есть — виват!

Пока Алексей Коршунов, проезжая под триумфальными арками величайших полководцев Рима, наслаждался своим собственным маленьким триумфом, его старший товарищ был далек от состояния ликования. И он, и его друг Аптус.

Политическая обстановка в столице была сложнейшая. Партия Сената гадила своему императору, как только могла. А сторонников в городе у сената было изрядно. И среди преторианцев, и среди командиров городской «полиции», и среди прочих префектур, включая весьма важную префектуру продовольствия.

Только что Черепанов с большим неудовольствием узнал, что его старый недруг Секст Габиний, бывший (но не отступившийся) жених Корнелии, стал префектом охраны[92], снизошел так сказать благородный патриций к среднему сословию[93].

Короче, целая свора недругов Максимина подзуживала народ к беспорядкам. В провинциях было полегче: там ставленники Августа с врагами не церемонились. Выступил против императора — отвечай. Бунтовщика — в расход, имущество — в казну. По законам военного времени. Но в Риме так поступать нельзя. С римским быдлом надо заигрывать. Баловать его надо… пока нет возможности взять его за горло.

— Жить будете прямо в палатине, — сказал Сабин. — Вы — в самом дворце, а германцев ваших разместим в казармах охраны. Это хорошо, что Фракиец прислал германцев: здесь их побаиваются. И христиан среди них нет…

— А при чем тут христиане? — проворчал Черепанов. Пусть по здешним понятиям он был адептом Митры и Януса, но по рождению, пусть не по вере, он все-таки православный…

— Они против Фракийца здорово мутят, — сказал Сабин. — Распустил их Александр, мало резал. Они же плодятся, как тараканы. И везде за своих стоят…

— Насколько я знаю, христиане довольно миролюбивы, — заметил Черепанов. — И налоги платят исправно.

— Ты, Геннадий, не понимаешь, — вмешался Плавт. — Они против наших богов идут. Против богов! — подчеркнул он. — Подумай, что будет с Римом, если боги от него отвернутся!

— Я вчера пятерых велел повесить, — сказал Сабин. — За оскорбление величества. Представь только: прямо на форуме прилюдно нашего Августа зверем проклятым называли!

— Хорошо, что поймали! — одобрил Плавт.

— Даже и не ловили. Представь, они сами в руки вегилам отдались. Сумасшедшие.

— Бывает, — кивнул Плавт. — Я вот в Сирии видел: жрецы богини ихней сами себе яйца отрезают. Серпом.

— Ну ты сравнил, Аптус! — воскликнул Сабин. — У тех — божественное безумие, а у этих… тьфу! Теперь ты понимаешь, Геннадий, почему я о христианах вспомнил. А, что говорить! С Востока только дрянь и приходит. Вот и вера эта — тоже оттуда.

— Ну насчет Востока ты зря так! — возразил Плавт. — Вино у них неплохое и девки…

Глава четвертая Корнелия Гордиана

Четвертое июля девятьсот девяностого года от основания Рима. Третий год правления Максимина. Рим

Из бань Черепанов нагло удрал. Просто-таки бросил всю честную компанию, когда градус (алкогольный, а не температурный) пересек отметку, после которой о вечной дружбе говорить рано, о политике — поздно, зато самое время вызывать «массажисток». Оставил лучшего дружка своего Леху Коршунова в компании верхушки столичной «администрации»: префекта города Сабина и префекта претория Виталиана, коего подвыпивший Коршунов, хвастаясь полученными в боях за Рим и против оного шрамами, уже запросто звал Виталиком. «Виталик», кореш Максимина и, естественно, старый боец, тоже имел чем покозырять…