Цена измены

Но и Никита Оксану не узнал. А точнее – просто не помнил. И это было почему-то очень обидно. У нее после него вся жизнь под откос. Она еле оправилась, буквально – еле выжила. А он даже не заметил ни ее существования, ни ее исчезновения…

За Митей чаще приезжал Никита. И несмотря на всё самовнушение, видеть его, даже издалека, было больно. Как будто она снова превратилась в ту прежнюю затравленную Мышку, как будто снова окунулась в пучину своих молчаливых страданий. Хотя нет, не в прежнюю. Тогда она сносила всё молча, смиренно и униженно. Как должное. Теперь же, когда старые обиды вскрылись, внутри с каждым днем зрело нечто злое, жгучее, очень похожее на ненависть. К ней, к нему, к их сыну.

И тем отчаяннее цеплялась она за свою мечту, которая скоро может стать долгожданной реальностью. Это помогало держать себя в руках, когда Митя маячил у нее перед глазами, заливисто смеялся с другими мальчишками, хвастался им о том, какой у него чудесный папа.

А потом Оксану пригласили в клинику и сообщили, что она больна, разом перечеркнув все её мечты, все планы, все надежды.

глава 31

Диагноз прозвучал как приговор, хотя врач, уже в другой клинике, пытался ее обнадежить. Будем бороться, говорил он. Главное – начать лечение вовремя. Утверждал, что в мировой практике бывали случаи и полного выздоровления, хоть и процент их ничтожен.

Но почему-то чем больше он уверял, что положительный исход возможен, тем отчетливее она понимала – скорее всего, это конец. Медленный и мучительный. Да и расписанный врачом курс лечения тянул на какую-то совершенно астрономическую сумму.

Ладно бы, если б не зря. Она бы залезла в кредиты, продала бы всё, что можно. Но врач сказал:

– Пока начнем с этого. А дальше посмотрим на результаты и, если надо, скорректируем…

Поначалу было очень страшно. Хотя тогда еще оставались сомнения. К тому же болей и вообще каких-либо изменений она еще не чувствовала, если не считать утомляемости и раздражительности. Но это ведь вполне могло быть и по другой причине: авитаминоз, осень, банальная хроническая усталость. Она даже позволила себе нелепую надежду: а вдруг там ошиблись? Перепутали анализы или что-нибудь еще? А вдруг из нее просто хотят выкачать денег побольше? Она такое видела в кино. Сомнительно, конечно, но чем черт не шутит.

Оксана обратилась в другую больницу, прошла обследование, но диагноз подтвердился.

Здесь врач был грубоватый, угрюмый, какой-то уставший от жизни, от своих пациентов, от их болячек и страданий. Потому, наверное, и церемониться с ней не стал. На ее вопрос, какие прогнозы, сказал в лоб, как выстрелил:

– Ну какие могут быть прогнозы? Говорю же – тут только паллиативная терапия. То есть по мере нарастания симптомов будем их… купировать… ослаблять. Но лечение… – он пожал плечами. – Не в вашем случае. Разве что экспериментальные какие-то программы, если у вас есть лишние деньги, но все равно у нас такого нет. Надо связываться с профильными клиниками в Германии или Израиле. Да и там какие шансы? Просто надежда на авось…

Тогда она сорвалась впервые. Не справилась с собой. Может, стоило просто уволиться. Но как представила, что останется один на один с болезнью и ожиданием смерти… За работой хоть забывалась на время.

Да и директриса на ее заход издалека, что, возможно, она скоро уволится, сразу вцепилась в нее мертвой хваткой:

– Оксана Викторовна! Оксаночка! Ты меня без ножа режешь! Я вон недоучек вынуждена принимать, учителей совсем не хватает. А ты собралась уйти! Посреди первой четверти! Где ж я тебе замену сейчас возьму? Ну, доведи хотя бы до конца года. Не добивай! Я же всегда шла тебе навстречу. И детки тебя так любят…

Оксана уступила, решив, что пока может – будет работать. Но о болезни своей никому говорить не хотела, чтобы знали. Хватило ей уже в поселке перешептываний за спиной и жалостливых взглядов.

Только вот контролировать себя становилось все сложнее. Раздражение к их сыну прорывалось постоянно. Потом, дома, успокаивалась, внушала себе, что так нельзя. Нравится он ей или нет, но отыгрываться на ребенке – никуда не годится. Настраивалась. Но стоило наутро увидеть его снова в классе, и внутри всё закипало.

В себя пришла только, когда Митя обмочил штаны. Этот момент ее словно отрезвил. Даже на какой-то миг стало стыдно. Она поклялась себе, что больше не будет его цеплять, не будет придираться. В начале же года как-то терпела. Ну и испугалась, конечно, что мальчишка расскажет все родителям, будет скандал. Все-таки палку она перегнула. Особенно когда делала вид, что не замечает, как он тряс рукой и просил выйти.

Но почему-то Митя никому ничего не сказал. Потому что Никита, хоть и говорил с ней потом, но явно не знал о том, что на самом деле произошло.

Однако на следующий день Митя не пришел на уроки. И еще два дня затем прогулял. Оксана позвонила Инне и морально была готова к любым претензиям с ее стороны. Придумала для себя какие-то отговорки. Но встреча вышла неожиданной.