Цена короны

— Мне кажется, это предложение разумно, ваше светлейшество, — голос молодого мага неожиданно окреп, стал глубоким и звучным. — По крайней мере, мы убедимся, что наш брат не оговаривает сам себя. «Зерцала истины» лишают силы и заклятие ложной памяти, и любые другие. А что касается его разума… Вам ведь известно немало исключений из этого правила, верно?

* * *

Вскоре Анволда привели.

Не сказать, что маг был бледен, но его лицо казалось напудренным мукой. Он даже не осунулся — он ссохся, словно жертва упыря, которому что-то помешало закончить трапезу… и теперь магистр рассеянно озирается по сторонам мутным взглядом, пытаясь понять, какое чудо его спасло.

Он будто не замечал, как двое инквизиторов внесли толстое неровное стекло в простой раме и закрепили его на пюпитре. Он не сопротивлялся, когда отцы-экзекуторы подвели его к зерцалу. И когда дознаватель подошел сзади и сжал его затылок, не давая поворачивать голову, маг вздрогнул и чуть слышно всхлипнул…

А потом своды зала огласил вопль, в котором не было уже ничего человеческого.

Магистр Анволд Гудкайд встретился с собственным страхом.

* * *

Нет ничего страшнее немощи. Нет ничего страшнее — понимать, что должен что-то делать, и осознавать собственное бессилие.

Я лежу среди камней. Солнце едва поднялось и скучающим, равнодушным взглядом окидывает предгорья с неглубокими долинами и редкими зарослями колючего кустарника. Где-то среди скал тонко, жалобно завывает ветер.

У меня перебиты руки и ноги. Я мог бы произнести заклинание, но язык не повинуется, а в голове туман. Небесные Кристаллы, которые я ношу с собой, давно истощились. Десять дней мы шли по следу демонов. Но твари, что набросились на нас, не были демонами. И у нас не оказалось ничего, что помогло бы их одолеть.

Я могу лишь лежать и смотреть, как он приближается.

Он идет, словно не по своей воле выполняет скучную, хотя и не слишком утомительную работу. Широкий плащ цвета мокрой золы почти не колышется на ветру. Под плащом — то ли камзол, то ли кираса из тусклого металла. Он еще далеко, но я уже чувствую его силу. Не ту силу, от которой воздух начинает звенеть, точно лист металла, по которому стукнули киянкой, обернутой куском овчины. Его сила… Мне не подобрать нужные слова. Она похожа на ледяной вдох, за которым не последует выдоха. Кажется, сейчас она всосет меня, и от меня не останется и следа.

Но я могу только смотреть.

Он подходит совсем близко и присаживается на корточки. Я хорошо вижу его лицо — крупный нос, близко посаженные глаза и широкий, точно безгубый рот. У него нездоровая, бледная кожа человека, еще не оправившегося от тяжелого недуга. Он молод, совсем юноша — но юноша, преждевременно состарившийся. И состарили его не праздность и неумеренность, не горе и тяготы… Его состарило глубокое, бесконечное презрение к жизни, которое я читаю в его взгляде.

— Эти несчастные создания не желали вам зла, — он начинает так, словно мы говорили уже целую стражу. — Они пришли как посланцы, но вы напали на них, и они были вынуждены защищаться. К сожалению, в гневе они страшны.

— Посланцы?..