Цена нелюбви

Сегодня в нашем офисе была рождественская вечеринка — нелегкая задача для шести человек, только-только переставших кидаться друг на друга. У нас мало общего, но я радуюсь нашим дружеским отношениям — не столько задушевной болтовне за Ленчем, сколько ежедневным переговорам об организованных туристических поездках на Багамы. (Иногда, бронируя авиабилеты, я до слез благодарна за свою занятость). Точно так же успокаивает простая близость теплых тел.

Менеджер проявила необыкновенную доброту, взяв меня на работу. Четвергпричинил боль стольким людям в этом районе. Ванда сначала переживала, что многие откажутся от ее услуг, только чтобы избежать воспоминаний. Однако надо отдать должное нашим соседям: когда клиент узнает, кто я такая, то зачастую просто искренне приветствует меня, а вот персонал разочарован. Вероятно, они надеялись, что близость к знаменитости как-то выделит и их и что я предоставлю им щекочущие нервы темы для разговоров с друзьями. Однако связь наша слишком эфемерна. Большинство моих историй весьма обыкновенно. Только одну историю они хотели бы услышать, но они знали ее до мельчайших подробностей еще до моего появления в офисе.

Вероятно, сама Ванда, широкобедрая, громогласная разведенная женщина, надеялась, что мы быстро подружимся. К концу нашего первого совместного ленча она успела рассказать мне, что у ее бывшего мужа случалась эрекция, когда он смотрел, как она писает, что ей недавно вырезали геморрой и что до тридцати шести лет, когда охранник чуть не поймал ее в «Саксе», она не могла преодолеть желание воровать в магазинах. Я в ответ рассказала, что, прожив полгода в своей игрушечной квартирке, наконец заставила себя купить занавески. Можешь представить ее разочарование, когда она получила такую малость за свои откровения.

Итак, сегодня вечером Ванда приперла меня к стенке около факса. Мол, она не хочет совать нос не в свои дела, но не нужна ли мне «помощь»? Конечно, я поняла, что она имела в виду. Школьный совет средней школы Гладстона предложил всем ученикам бесплатную психологическую помощь, и даже некоторые из набора этого года, в 1999 году не имевшие к школе никакого отношения, заявили, что травмированы, и бросились на кушетку психолога. Я не хотела показаться недружелюбной и не стала честно говорить, что не понимаю, как изложение моих забот чужому человеку может хоть чуточку их облегчить, и что психологическая помощь — логический выход для тех, кто просто воображает себе проблемы. В общем, я объяснила, что мой опыт общения с представителями этой профессии был весьма неудачным, скромно не упомянув тот факт, что неудачи психиатрического лечения моего сына составили заголовки газет от Западного побережья до Восточного. Более того, я сочла неблагоразумным поделиться с ней тем, что до сих пор нахожу единственную «помощь» в письмах к тебе, Франклин. Почему- то я уверена в том, что эти письма не входят в список рекомендуемой терапии, поскольку ты — самая суть того, что мне необходимо «оставить позади», чтобы почувствовать «завершение». А я страшусь подобного сценария.

Еще в 1983 году меня сбивало с толку, что стандартизированный психиатрический ярлык «послеродовая депрессия» считается утешительным. Наши соотечественники, похоже, придают слишком много значения наклеиванию ярлыков на свои болезни. Вероятно, жалоба достаточно распространенная, чтобы иметь название, подразумевает, что вы не одиноки, и открывает восторженным жертвам какого-нибудь распространенного недуга, например желудочных колик, право выбора между интернетовскими чатами и группами поддержки. Это непреодолимое влечение к массовости проникло даже в повседневные разговоры американцев.

Возможно, я пересмотрела собственные нормативные пристрастия, включая вполне обоснованное ожидание: в период вынашивания ребенка я обязательно почувствую что-то, даже что-то хорошее. Однако настолько я не изменилась. Я никогда не находила утешения в том, чтобы просто быть как все остальные. И хотя доктор Райнстайн преподнесла послеродовую депрессию какподарок, будто подтверждение несчастья может подбодрить, я платила профессионалам не за наклеивание ярлыка на очевидное. Этот термин был скорее тавтологическим, чем диагностическим: у меня была депрессия после рождения Кевина, поскольку я пребывала в состоянии депрессии после рождения Кевина. Большое спасибо.

Правда, Райнстайн еще предположила, что из-за стойкого отвращения Кевина к моей груди я почувствовала себя отвергнутой. Я покраснела. Меня смутило предположение о том, что я настолько близко к сердцу приняла предпочтения крошечного, неоформившегося существа.